|
Время сейчас:
|
ГЛАВНАЯ
|
НАЗАД
|
НАЗАД ПО ИСТОРИИ
|
ВПЕРЕД
|
НАВЕРХ
|
ВНИЗ
|
ГОСТЕВАЯ
|
ФОРУМ
|
КАРТА САЙТА
|
ПОЧТА
|
О САЙТЕ
|
|
|
|
«Между Родиной и родным краем существует неразрывная связь, любовь начинается с родной местности, расширяется затем до пределов всей страны. Любовь к родной станице питает любовь к Родине. Познать свою станицу, район, край, страну..., изучить их – значит любить ещё более глубоко…» |
|
|
|
|
|
БРИНЬКОВСКИЕ ТАЛАНТЫ БАРДАДЫМ ВИТАЛИЙ ПЕТРОВИЧ (1931 – 2010 гг.) РОДОСЛОВНАЯ |
|
|
УТЕШЕНИЕ И СЛЕЗЫ РОДСТВА Писал очерк к 90-летию ухода белогвардейцев из Екатеринодара, потом перечитывал в свежем номере, жалел генерала Шкуро, ходил к его дому, ходил на улицу, где жила А. Г. Малышевская, и всякий раз спохватывался с горечью: а Бардадыма нет; это с ним я обсуждал в «советскую эпоху» эту запретную тему, вместе с ним и Чернецким В.А. стоял у дома Г.Ф. Шкура. Нет-нет да и поеду в архив, перелистываю «дела», попадётся что-нибудь простое, пронзительное или редкое, показать бы, как встарь, Бардадыму, подозвать с соседнего стола шепотом, а... его уже нет; то он скрывался где-то в доме на улице Гагарина, а теперь его нет вовсе, и его бумаги будут подшиваться в архиве, и останется он в хранилище вместе с теми казаками, которых так любил. А нынче готовлюсь к новой работе, разбираю папки на широком столе в кабинете и в кои-то веки слушаю песни и романсы в исполнении Петра Константиновича Лещенко, первые записи на кассеты дарил мне Бардадым, любивший Лещенко со скорбной нежностью, не прощавший большевикам расправы над Ним, слушаю и вспоминаю мгновения, когда мы принимали в душу эти же мелодии у него на квартире; теперь эти записи и пластинки лежат в углу без благодарного поклонника и уже его не дождутся. Последние годы мы уже не общались, он закрылся от мира, писал книгу за книгой да и на меня обиделся, чего-то мне, редактору, не прощал, книг своих не дарил. Такое расхождение в русской среде не редкость. Нынче передали нашему журналу его грустные воспоминания. Вот будут изданы и станут на полку рядом с десятками других его книг. Всё недописанное, не начатое останется на листочках в аккуратно перевязанных папках. Дай Бог каждому краеведу, летописцу так же стараться ради закрепления следов великой родной истории.
В. Лихоносов |
|
|
РОД БАРДАДЫМОВ СЕМЁН ПАНТЕЛЕЙМОНОВИЧ БАРДАДЫМ Весьма памятно высказывание Пушкина: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие». Разумеется, у каждой фамилии - своя судьба, своя продолжительность существования, своё предназначение. Не всем дано стать светочами, но каждый, подобно медоносной пчеле, несёт свою цветочную взятку, чтобы пополнить соты жизни.Не подлежит сомнению, что фамилия Бардадым[1] - малороссийская и восходит к тому времени, когда Малая Россия находилась под властью Великого княжества Литовского (XIV век). На одной из старинных картин, писанных масляной краской, изображён типичный молодой гайдамака (казак Мамай) с густой чуприной, заведённой за левое ухо, по-турецки сидит под развесистым дубом и играет на восьмиструнной бандуре. У ног своих он разложил шапку с барашковым сивым околышем и кранцы суконным верхом, люльку, пороховницу, чарку и пляшку с горилкою. Казак играет и грустно поёт, а его конь, привязанный к ратищу (пике), внимательно слушает. Йихав козак полем тай отакувався, Сив пид зелёным дубом тай распырызався: - Гей, як мини душно! Я, козак Бардадым, куды гляну - степ, як дым! Гей, шкода ж мини великая молодому, Що як доведетця в степу помирати, То никому козацки кости поховати; Татарин боитця, а лях не приступе, Хотя прийде лютый звер та в байрак поцупе, А я того не бояся, горилки напьюся, В бандуру заграю, з товарищем погуляю. Гей, я, козак, був з молоду добряка, Що не зосталось в Польши ни жида, ни ляха. Так-то мы гуляли, ляхив оббирали [2]Как видно, разудалый казарлюга Бардадым был мастер сочинять складные вирши, наполненные «соками земными», нелёгкой холостяцкой судьбой и раздумьями о лихом разбойном прошлом, да умел, «малювать красками». Что и говорить, удалец-молодец, мастер на все руки!..В «Реестре Запорожского войска 1756 года» значится, что в Донском (Динском) курене служил мой пращур - казак Семён Бардадым.[3] В Кисляковском - однофамилец Тимиш Бардадын, а в Сергиевском - Петро Бардадым...Горькая услада: из мутной мглы вызывать к жизни тень сгинувшего предка... Семён Пантелеймонович Бардадым, мой пращур, свою ратную службу начал в Коше Новой Запорожской Сечи, в Донском (Динском) курене, в 1720 году[4]. Большая часть его жизни связана с Новым Кодаком, расположенным «вдоль правого берега Днепра, среди зыбучих песков, против островов Насыпного и Каменского, покрытых мелкою лозой и травой», как описывает его знаток запорожской старины историк Д.И. Эварницкий. Точной даты его основания нет, но будто бы он уже в 1650 году существовал. Спустя сто лет Старый Кодак стал палаточным городом, где пребывал полковник и другие начальствующие лица. В этой «казацкой твердыне» и прослужил день в день 40 лет Семён Бардадым...В аттестате, выданном ему 3 жовтня (октября) 1761 года, он, Бардадым, по засвидетельствованию вышеописанного Донского куреня атамана и всего товариства и других знатных и старых товарищей, начал служить в Войске Запорожском Низовом, числясь в означенном Донском курене с 1720 года. И был во всех Крымских походах. «И как тамо, не щадя живота своего, так и при Сечи по народу означенного Донского куреня, будучи употребляем в разные войсковые партии и посылки, и всё порученное ему справлял верно, радетельно и безпоткновенно (безупречно). За якие его верные службы и годности определяем был в звания разные старшинские. В 1745-м же году, оженясь (...) вольностей Войска Запорожского Низового в Новом Кодаке, также в случающихся с тамошными полковниками и козаками партиях и в других по войсковым делам, касающихся исправлениях, употребляясь, и в оном Кодаке над казаками атаманом был по нынешной 1761 год. - И далее в аттестате говорилось: - И на добро-порядочние его службы, постоянство и обходительство честное просил от Войска Запорожского Низового аттестата. Почему я со старшиною войсковою и присутствующим товариством, на честное его бытие и службы ревностные и непорочные, по вышеписанному засвидетельствованию к званию собою и всем Кошем сей (к неоставлению его в Малой России, и где б он ни пожелал сыскав место жить и службу Ея Императорскому Величеству отправлять) аттестат за подписом и приложением войсковой печати, в рассуждении и знании за подлинно вышеписанной службы, обходительстве и постоянстве доброго определении выдать. И чрез оний год... высоких и под-присутствующих властей приятно просим: оного Бардадыма, как и протчих, отсель выпущенных при аттестатах запорожских старых козаков, войсковою Ея Императорского Величества не последнею службою по возможности его к вящему оной отправления пожаловать не оставить. Ея Императорского Величества Войска Запорожского Низового».[5] Семён Бардадым поселился в Старом Кодаке, расположенном на правом берегу Днепра, основанном как крепость в 1635 году инженером Бопланом.[6] « Ниже острова Козацкого на пушечный выстрел, - сообщает сам Боплан, находится Кодак, здесь начинаются пороги... В июле 1635 года был заложен мною замок...». Но в августе предводитель мятежных казаков Сулима, возвращаясь с моря и видя, что замок преграждает ему путь, «напал на оный врасплох и изрубил двухсотенный гарнизон, состоящий под начальством полковника Мориона».Для отстройки и защиты крепости в Кодак прибывает коронный гетман Конецпольский с четырьмя тысячами воинов. Осмотрев приведённую в оборонительное положение крепость, Конецпольский лукаво спросил казаков: «Каков вам кажется Кодак?» - «Что руками созидается, то руками же и рушится» («Мапи Гаса, тапи с Нзгио»), - столь же лукаво, по-латински, ответил сотник г. Чигрина Богдан Хмельницкий. И предсказание это сбылось: Кодак, построенный по указанию польского короля Владислава IV, в 1656 году был закреплён за запорожскими казаками.В 1699 году крепость посетил император Пётр Великий во время второго похода на Азов. Но спустя 10 лет, по повелению императора, и крепость, и сама «Сеча Запорожская» были уничтожены. В 1739 году Старый Кодак был подновлён выходцами из Старой России, а в 1775-м - казаками последней Сечи.«Старый Кодак играл огромную роль, - пишет историк Эварницкий, - так что нет ни одной летописи, нет ни одной истории Малороссии или Запорожья, нет ни одного собрания актов Южной России, где бы не упоминалось о Старом Кодаке». В Кодакскую церковь во имя Св. Николая состоятельные казаки нескупо жертвовали, дабы сей храм был лучшим в Малороссии и славил имя Божие. Небольшую серебряную чашу с надписью: «Чашу спасения прийму, имя Господня призову» - пожертвовал казак Иван Кравчина, а ковчег, или гробницу, серебряную и позолоченную, принесён другим казаком. На подарке - гравировка: «Сия гробница Семёна Бардадыма сделана до храму Святителя Христова Николая за отпущение грехов своих в 1761 году, ноября».[7] Это именно тот самый Семён Бардадым, включённый в «Реестр...» 1756 года.Поселившись в Старом Кодаке, служилый казак вёл добропорядочную жизнь православного человека, числился среди «значных товарищей» (старейшин) и был выбран казацким ктитором (старостой) соборной церкви во имя Святителя Христова Николая... Неизвестно, был ли Семён Бардадым семейным до выхода из Запорожской Сечи,[8] но в 1769 году у него родился сын Матвей. Как и его батько, поначалу он казаковал. В Донском курене считался «новым кащаком», причисленный к товариству 26 августа 1789 года, в дальнейшем переведённый в курень Шкуринский.[9] Ещё позже пошёл по «духовному званию», видимо, окончив духовный колледж, был рукоположён во священника. Когда Екатерина Великая за верную и доблестную боевую службу подарила черноморским казакам благословенные земли на Кубани, Матвей Семёнович Бардадым в 1813 году получил приход в пожалованном краю и был переведён из тамошней церкви в селении Каменка[10] в Трехсвятительскую[11] Новоджерелиевского куреня.Примечания:
1.
По толкованию лингвистов, эта фамилия
отражает терминологию древнерусских
карточных игр - «король чёрной масти».
Видимо, в
переносном смысле так могли называть
сильного, удачливого человека.
По-старопольски и по-белорусски эта фамилия
звучит как
«Бардадын». Об этом же говорят знатоки
русской речи Н. В. Гоголь и В. И. Даль. Но
есть и другие объяснения. В переносном
значении так
называют верзилу, неуклюжего и даже...
пустомелю. МАТВЕЙ СИМЕОНОВИЧ БАРДАДЫМОВ В материалах 7-й ревизской сказки (перечня) за январь 1816 года сказано, что в селении Новоджерелиевской при вновь устроенной одно-приходской Трёхсвятительской церкви по 6-й ревизии 1812 года из старых и вновь поселённых жилищ Войска Черноморских казаков числится священник Матвей Бардадымов, 46 лет, у коего сын Василий (9 лет), жена Иустиния (Устинья), 40 лет, и дочь Александра. Жили просто. В услужении у священника, при церкви и дома, находился подросток Мартин Певненко и 20-летняя девица Агриппина,[1] которые питались с одного «господского стола».В начале XIX века на Кубани не существовало резкого деления на «высших» и «низших» - жили одной семьёй по заповедям Христовым, по обычаям Сечи Запорожской.Всего в Трёхсвятительском приходе, по исповедальным росписям 1815 года, насчитывалось 963 прихожанина. В 1814 году из села Карнауховка[2] Екатеринославского уезда прибыл старший сын Георгий (р. 1796 г.) и занял место дьячка.[3] Семейственность и профессиональная преемственность издавна были присущи в Российской Империи не только военному сословию, но и духовенству. 20 июня 1820 года Матвей Симеонович Бардадымов, священник Трёхсвятительской церкви, подаёт прошение архиепископу Екатеринославскому, Херсонскому и Таврическому Иову следующего содержания: « Хотя я просил Екатеринодарское Духовное правление об отпуске меня в губернский город Киев для поклонения святым мощам, не смея само собою отпустить, предоставило мне о том просить Вашего Высокопреосвященства и выдало мне о том билет, который прилагаю при сем..."Прошу отпустить меня в помянутое место и о выдаче для свободного туда и обратно проезда сроком на полтора месяца пашпорта учинить милостиво благорассмотрение и резолюцию"». Священнику Матвею Бардадымову было разрешено выдать билет, а «за три листа гербовой бумаги и печатных пошлин» с него была получена денежная мзда.[4]После поклонения нетленным святым мощам можно было и умирать. Что ещё более благостнее есть в дольнем мире для души человеческой? Разве только мечта приобщиться в духе к Нашему Отцу Небесному? Но русские люди, даже в болезнях, собравшись в «дальний путь», крепки практическим умом, молвят про себя: «Что-то мне недужится. Раньше шёл на врага и побеждал. А ныне-то - вошь одолела». И вспоминал присловье дедово: «Собрался помирать - засевай ниву, так как жизнь твоя в руках Божиих»...В стародавние времена нередко священников выбирали из диаконов сами прихожане, одобрение паствы имело большое значение. Вот документ: «Мы, прихожане, свидетельствуем по чистой нашей совести, что желающий быть при нашей церкви (имярек)... есть человек добрый, не пьяница, в домостроительстве своём не ленив, не клеветник, не сварлив, не любодсице, не убийца, в воровстве и обмане не изобличенный, добронравен, поведения честного, - и потому мы его желаем иметь при нашем приходе священником». И далее шли десятки подписей.[5]По такому ходатайству, видимо, был некогда произведён в сан священника и Матвей Бардадымов... Как же он исправлял службу? После посещения града Киева, матери всех русских городов, где в 896 году совершилось великое Божие дело - Крещение Руси, и благостного приложения к святым мощам Преподобного Нестора, Преподобных Феофила и Никона, после поездки на берега днепровские, в Киево-Печерский монастырь, казалось бы, отец Матвей должен был бы ещё более истово нести в народ Слово Божие и неукоснительно исполнять заповеди Христовы и уставы церковные. Но на поверку оказалось, что в 1821 году он обвенчал при жизни казака Андрея Волошина и его жену Наталию[6] и за свершение незаконного брака был оштрафован «с запрещением священнослужения и посылкой на два месяца в Черноморскую пустынь». Хотя в том же документе указано, что священник Матвей Бардадымов «состояния и поведения хорошего, пьянственной страстью не заражён».[7]« Беззакония моя призри, Господи, от Девы рождшийся, и сердце мое очисти...»Земные дни свои Матвей Симеонович Бардадымов окончил в 1830 году,[8] отойдя к праотцам. А в миру остались: его жена Устинья Фёдоровна, два сына - старший Георгий, младший Василий - и дочь Александра. Скорбной вдове, душе правдивой и милосердной, после кончины мужа пришлось, спустя годы (май 1835-го), свидетельствовать о том, что у вдовствующей есаульши Февронии Тимофеевны Сердечной в 1818 году родилась дочь Дария «от первобрачного законного ея мужа - сотника Ивана Степанова Сердечного и была крещена в Новоджерелиевском курене в Трсхсвятительской церкви священником Бардадымовым (ныне покойным), а восприемной матерью ея была жена помянутого священника Устинья Бардадымова, но по метрической книге пропущена», и ныне она свидетельствовала о её действительном рождении мая 2-го дня 1835 года в благополучном курене Новоджерелиевском. Более того, под этим документом шёл целый ряд свидетельских подписей, а за неграмотных подписался «куренной Писарь казак Алексей Будяк».[9] Так дружно, одной семьёй, по-родственному жили куренные обыватели.Примечания:
1.
ГАКК, ф. 690, оп. 1, д. 3, л. 334. ГЕОРГИЙ МАТВЕЕВИЧ БАРДАДЫМОВ Как я уже сказал, в семьях духовных лиц сильна была преемственность - младший сын Василий (р. 1809 г.) служил стихарным пономарём в той же церкви, где священствовал его отец, но скончался в 1853 году, 44 лет от роду, оставив жену Матрену (в другом документе, более позднем, - Екатерину Ивановну), моложе его, которая не стала горько вдовствовать и в 1857 году вторично вышла в замужество. Другой сын - Георгий (рождения 1796 г.) пошёл по службе высоко: в 1822 году он был рукоположён во священники.[1] Два года исправлял должность благочинного,[2] а затем за своё усердие получил сан протоиерея.[3] Обучался Георгий Бардадымов в Екатеринославском духовном училище до 3-го класса. Высокопреосвященнейшим Иовой[4] был посвящен во стихарь пономарём в казённое селение Карнауховка в церковь Св. Варвары, но уже 1 сентября 1814 года переведён дьяконом в станицу Новоджерелиевскую Черноморского войска, в Трёхсвятительскую церковь. 8 июня 1820 года рукоположён в диаконы, а 2 сентября - во священники. В 1833-м Новочеркасской духовной консисторией определён исполнять должность благочинного, а 17 июня 1835 года утверждён в этой должности. «За честную жизнь и исправное прохождение священнической и благочиннической должностей, как указано в послужном списке Георгия Бардадымова, - 23 января 1835 года был награждён набедренником».[5] Любопытный документ из станичного архива был опубликован в «Кубанских областных ведомостях».«2- й части Благочинного священника Георгия Бардадымова № 306 17 августа 1836 года куреня Новодеревянковского в Куренное Управление.Вследствие Указа, - читаем мы, - полученного мною из Новочеркасской Духовной Консистории от 17 марта № 1589, и учинении мною по прошению, поступившему к Его Высокопреосвященству преосвященнейшему Афанасию, Архиепископа Новочеркасского и Георгиевского и Кавалера от Оного Куреня Жителей, о пьянстве и о частых отлучках из прихода пономаря Вашей Церкви Якова Смиргородского; о учинении коего я сего числа и прибыл в Курень Ваш, - витиевато писал священник Георгий Бардадымов. Почему сим оное куренное управление уведомляя, прошу для свободного и беспрепятственного производства означенного о пономаре Смиргородском следствия дать мне собственно от себя оного правления и жителей пространную квартиру до окончания оного дела, писчей бумаги, сургуча. Так же как для с будущим со мною хлеба и прочее в пищи и благородное приготовление, так и для лошадей моих же сено, овёс, и для сторожа оных человека, да и для посылок нужного одного исправного козака предоставить ко мне в квартиру. Следователь Благочинный священник Георгий Бардадымов ».Публикатор сей исторической бумаги хорунжий Праселев не без юмора комментировал: «Недаром, значит, в русской народной песне "Тётка Мотрюха" по случаю приезда следственной комиссии, - "усе по двору ходя да руками разводя: становому[6] на ужин провиант свежий нужен"».[7]Отец Георгий нёс свою службу исправно, как некогда его покойный родитель. 4 июня 1831 года он просит архиепископа уволить его в г. Киев сроком на 3 месяца «для поклонения мощам Преподобных Русской Православной церкви»[8].5 марта 1837 года благочинный Георгий Бардадымов послал оправдательный рапорт в Войсковую канцелярию Войска Черноморского о том, что во время исправления им благочиннической должности в 1834 году (и далее с самого поступления в оную) не только ни в какой церкви не уничтожал кружек (для сбора пожертвований), как бывший в том году в Кущёвском курене, в Иоанно-Богословской церкви, ктитор казак Павел Головко, при требовании от него денег, собираемых в кружку для бедных и неимущих, был отстранён, «но ещё содействуя всеобщей пользе и благу Отечества, но Указным предписаниям и по своей обязанности, учредил», так как в полной мере сознавал и теперь чувствует, что он не разоритель Закона, а исполнитель оного. И отец Георгий опровергал клевету, возводимую на него вышепоименованным Головко, будто он под проезд через Кущёвский курень «лично приказывал ему, Головку, чтобы на будущее время кружку, в которую собирались на бедных и неимущих ,деньги, уничтожить, во всем есть несправедливость».И далее следовала подпись Войскового протоиерея Петра Станкевича[9]. Суть дела состояла в том, что церковный староста Головко «ограбил» кружку, за что был отстранён от должности, а чтобы оправдаться, он, обозлённый, оговорил благочинного: тот, дескать, повелел - «закрыть кружку». В своём официальном рапорте Георгий не сказал ни одного слова лишнего против непутёвого ктитора-доносчика, которого «бес попутал», как оправдательно говорят в таком случае русские люди...23 июня 1840 года Георгий Бардадымов за беспорочное 20-летнее служение в сане священника произведён протоиереем. 14 октября Указом Кавказской духовной консистории за участие в пожертвовании различных церковных вещей для новосоединённой церкви Минской епархии ему объявлена признательность Святейшего Синода, а затем, 21 октября 1845 года, за примерное поведение и безупречную службу в должности пресвитера и благочинного награждён Синодальной фиолетовой скуфьей[10], а 21 апреля 1851 года камилавкой[11]. Но особенно выгодно отличился по службе протоиерей Георгий Бардадымов в 1847 году, в годину всенародного бедствия вспыхнувшей эпидемии холеры, проявив лучшие качества своей православной души - человеколюбие и заботу о больных, связанную с личным риском. Екатеринодарский окружной комитет по пресечению холеры, который возглавил сам Наказный Атаман генерал Г. А. Рашпиль, деятельно работал. Весь август и сентябрь свирепствовало это губительное поветрие, охватив станицы Екатеринодарскую, Брюховецкую, Новоджерелиевскую, Роговскую, Кореновскую, Платнировскую, Пластуновскую, Динскую и Старокорсунскую. Из Усть-Лабинского госпиталя был командирован в Черноморию «для подания помощи лекарь Николай Пружковский, из Ставропольского - Иван Лукьянов и Григорий Кривошеее». Было поручено «иметь строгий надзор в селении Новоджерелиевском войсковому старшине Журавлю»...Вот рапорт № 45 от 6 сентября 1847 года аптекарского помощника Мокржицкого в Черноморскую врачебную управу: «Свирепствующая эпидемия в с. Новоджерелиевском до и после (моего) прибытия не в сильной степени поражает жителей этой станицы, но больные, страждущие этой болезней, подают надежду (к) выздоровлению, о чем имею честь донести»[12].В приказе Черноморскому казачьему войску (г. Екатеринодар) № 92 от 22 ноября 1847 года сообщалось: «Холеры нет уже в Войске, благодарение Богу! В средних числах сего месяца она перестала поражать жителей Черномории во всех станицах; действие ея продолжалось 3 месяца с половиною; многие были поражены сею пагубною болезнею, многие сделались жертвами ея лютости». Всех заболевших был 991 человек, из них 616 выздоровели, а 375 жителей умерли[13].7 декабря был назначен день молитвы. Исправляющий должность Наказного Атамана генерал-майор Рашпиль в приказе благодарил лекарей, фельдшеров... «Благодарю аптекарского помощника Мокржицкого, который но недостатку врачей явился на помощь страждущим сильно холерою в станицах Новоджерелиевской и Роговской... И управляющего войсковой аптекою провизора коллежского секретаря Яринка... Объявляю благодарность и отставному хорунжему Григорию Шкуре, который имел некоторые сведения по медицине, служив прежде по этой части, и ныне оказывал немалое пособие страждущим»[14].Историк Ф. Щербина пишет: «В 1847 году на Черноморию вновь нагрянула холера[15]. По распоряжению генерала Рашпиля немедленно были открыты в Войске комитеты для борьбы с эпидемией. Но на этот раз непрошенная гостья несколько запоздала. Только 16 августа Рашпиль донёс Государю о появлении холеры в Черноморском войске как о бесспорно установленном факте. Месяцем позже, 9 сентября, войсковое начальство сообщило медицинскому департаменту, что холера усиливалась и свирепствовала в г. Екатеринодаре и 11 станицах. Особенно сильной она оказалась в станице Новоджерелиевской. Наученные ранее горьким опытом жители и их лучшие представители повели более деятельную борьбу с холерою, принимая разные предохранительные меры, и атаман Рашпиль ходатайствовал перед Преосвященным о награждении священников Бардадымова и Ильинского за пользу их деятельности во время холеры»[16].Интересен и другой рапорт протоиерея Георгия Бардадымова, отправленный им в Екатеринодарское Духовное правление 30 октября 1843 года, характеризующий благочинного как человека заботливого и радеющего о благе общем. «На заключение оного Духовного Правления - нужного в скорейшем времени сведении к умножению суммы для доставления вящих способов содержания учеников черноморского бедного духовенства, обучающихся в Ставропольских духовных училищах, со стороны моей согласен иметь выписать для умирающих венцы (венчики. - В. Б.) ценою большею...»[17]Благочинный входил, по своей должности, даже в такие, казалось бы, незначительные упущения, как отсутствие в г. Ейске, в Покровской церкви, печати (церковной и просвирной). «А в прочих есть», - сообщал он.Но доброта, милосердие и заботливость у него сочетались со строгостью. По долгу верной нелицемерной службы благочинному протоиерею Георгию Бардадымову необходимо было быть не только заботливым по вверенным ему приходам, но порой и взыскательным и строгим по отношению к нерадивым батюшкам, то «заражённым пьянственной страстью», то охваченным мздоимством, то, наконец, «ленивым», не желающим говорить катехизесные поучения, за что приходилось накладывать на них взыскание - по 3 рубля серебром, а это было и накладным для семейного бюджета, и обидным для самолюбия. Но церковную дисциплину, как и военную, необходимо блюсти при любом случае и строго держать, несмотря на явное неудовольствие оштрафованных церковнослужителей...Георгий Бардадымов был состоятельным человеком. Земли вокруг было вдоволь - бери - не хочу! А потому и военные, и духовные чины, имея хозяйственную жилку да руки загребущие, выжигали дикую степь и благоустраивались хуторами, имея отары овец (кошары), раскорчёвывая, запахивали залежние земли, заводили фруктовые сады. В списке хуторов, занятых без разрешения начальства до 21 января 1851 года, среди других значится и протоиерей Георгий Бардадымов, занявший урочище, называемое Сенгели, где выстроил господский дом о двух половинах, при нём рубленая бидка, два сарая, рогатого скота 200 голов, столько же овец и 17 лошадей[18]. Об этом заведённом хозяйстве свидетельствовали атаман станицы Новоджерелиевской хорунжий Зворский, урядники Личак и Бешевец, писарь урядник Венгеров. На карте, составленной межевой комиссией Черноморского казачьего войска в 1857 году, указано, что в 14 верстах от станицы Новоджерелиевской вверх, в сторону станицы Бриньковской, в урочище при балке Сингели, находится хутор протоиерея Бардадымова, а рядом - сотников Мащенко, Смельского, Стояновского, казака Семенцова[19]. Жил батюшка Георгий Матвеевич Бардадымов с матушкой Марией Тимофеевной и семьёй, состоящей из 4 сыновей - Иоанна, Касьяна, Павла и Стефана, - далеко не бедно. 29 октября 1854 года протоиерей Георгий Бардадымов подаёт прошение об увольнении его от должности благочинного в связи со слабым здоровьем, был освобождён от должности с «Архипастырским благословением за ревностную 20-летнюю службу», о чём уходящему в отставку был выдан Указ из Кавказской духовной консистории[20]. 27 марта 1858 года, как свидетельствует архивный документ, ему было за 60 лет[21].« Из семейной хроники» Камянских[22] мы узнаем, что к ним частым гостем на хутор приезжал священник Бардадым с женой из Новоджерелиевской, сын которого Стефан, после смерти своей благоверной, одолеваемый любострастием, вышел из духовного звания, чтобы вторично жениться...[23]Привольно, легко жилось и черноморскому пану полковнику Никифору Камянскому: тысячный табун коней, стада рогатого скота, огромные отары, левады, поля, засеянные житом и рожью, выездная тройка, хутор с просторным барским домом. Расположенный среди безбрежной степи, с одной стороны омываемый чистым водоёмом речки Кирпили, а с другой - окружённый сагою[24], далеко протянувшейся в степь, с убегающими вдаль, в бесконечном множестве зеленеющими курганами, с виднеющейся в южной части горизонта церковью женского монастыря, а с северной - живописно расположенной станицей Роговской. Сюда-то, к хлебосольному пану, и наезжал в гости из станицы Новоджерелиевской священник Георгий Бардадымов с супругой, благословляя щедрые застолья, увеселения и житейские радости, а после его кончины в хутор зачастил его младший сын Стефан, о котором будет речь дальше. Какая роскошь! Какое земли довольство! И тут вдруг, как снег на голову, указание Государя Императора Александра Второго переселяться целыми черноморскими станицами в Закубанье! Рядовым нечего было терять, кроме «своих цепей», тем более что переселенцам дарились залежные земли, льготы от службы, денежные пособия. А панам каково, разжиревшим от царских щедрот? Тут и поднялся пресловутый «панский бунт» в защиту своих интересов - своих усадебных мест, угодий, рыбных рек и ериков, даровых земель, нахрапом захваченных...Примечания:
1.
ГАКК, ф. 690, оп. 1,д. 30, л. 124. КАССИАН ГЕОРГИЕВИЧ БАРДАДЫМОВ Георгий Матвеевич Бардадымов имел четырёх сыновей: Иоанна (р. 1827 г.), о котором ни архивные бумаги, ни устные свидетельства ничего не говорят, видимо, он скончался в молодых годах, Кассиана (1828-12.УШ.1888), Павла (1832-25.1.1883), Стефана (1840-19.У1.1915) - и две дочери: Екатерину (р. 1822 г.) и Христину (р. 1830 г.). Кассиан (Касьян) Георгиевич Бардадымов, мой прадед, родился в станице Новоджерелиевской. После окончания курса наук Воронежской духовной консистории в 1849 году был уволен в Епархиальное Ведомство и причислен ко 2-му разряду воспитанника семинарии. 2 июня следующего года был рукоположён в сан диакона, а несколько дней спустя - во священники и занял приход Пребраженской церкви в станице Брюховецкой. 10 апреля 1853 года по прошению был перемещён в станицу Новодеревянковскую к Рождество-Богородицкой церкви вместо умершего священника Андрея Щербины, отца Ф. Щербины, где прослужил 21 год... Путь священника Кассиана Бардадымова ничем не отличался от других церковных деятелей. С 1850 по 1853 год занимал должность законоучителя в Брюховецком первоначальном училище, а затем - в Новодеревянковском, в котором обучались при одном преподавателе 50 казачат-малолеток[1]. Пережив нашествие английских оккупантов, разоривших казачьи станицы и хутора, Кассиан Бардадымов в это тяжкое время войны 1853 - 1856 годов служил безупречно, лечил, морально и духовно поддерживал раненых казаков и солдат, за что получил 10 ноября 1858 года награду - тёмно-бронзовый наперсный крест на Владимирской ленте. А 25 мая 1859 года Преосвященнейшим Игнатием[2], епископом Кавказским пожалован набедренником... Женатый на девице Евдокии Васильевне (1831-1859), имел от неё Марию (р. 1856) и двух сыновей - Василия (1853-1871) и Афанасия (1859 -5.III.1922), моего деда. Евдокия Васильевна, можно предполагать, скончалась от родильной горячки. После смерти жены Касьян Георгиевич Бардадымов жил вдовцом. Сын Василий в 1862 году был определён в Екатеринодарское духовное училище, проучился около 8 лет, но отец 23 апреля 1870 года просит уволить его, выдав аттестат, так как, говорит в своём прошении, намерен отдать Василия «в службу Государственную». В свидетельстве указано, что «Бардадымов Василий, 17 лет, способностей посредственных, прилежания недостаточного»[3]. Действительно, Касьян Георгиевич пытался устроить сына в Кубанскую учительскую семинарию, открытую в том же 1870 году в станице Ладожской, «своекоштным», но по «непринадлежности его казачьему сословию» приём Василия в семинарию не состоялся, тем более что приём его непосредственно зависел от Его Высокоблагородия Наказного Атамана М. А. Цакни, на стипендию которого и располагал проситель.Но судьбе угодно было распорядиться иначе. Родитель решил дюжего сына женить. Поехали невесту смотреть. А Василий был страстный охотник, в степи бил дроф, а в лиманах - водоплавающую птицу. Он не расставался со своим обрезом, бывшим всегда на взводе... Охота! Многие великие писатели Аксаков, Тургенев, Толстой - были ярыми охотниками на степную и болотную дичь. И вот ехал Василий с отцом и сватами по неоглядной цветущей царине невесту смотреть... Степь тянулась на десятки верст, тихо перекатывая сверкающие волны ковыля. И сколько бы ты ни глядел на это сказочное раздолье, наглядеться не в силах! Так как лучше нашу кубанскую степь описать едва ли мне удастся, то процитирую здесь В. Пассека: «Я видел их в марте, предвестнике южной весны. Солнце горело высоко и жарко. Воздух дышал свежестью. Белые облака как-то неспокойно бежали но синеве неба. Человек весело выходил из жилья и радовался на Божий мир»[4].По рассказу тётушки Т.А. Бардадымовой, жених случайно задел курок и «сам себя убил» - ему вырвало живот. Бывает же такое несчастье! Горе-то какое! Лишиться 17-летнего наследника! Так трагически оборвалась в самом начале жизнь сына поповского. И появился на Новодеревянковском кладбище ещё один зелёный дерновый холмик, увенчанный православным крестом[5].Остался у Касьяна Георгиевича Бардадымова один наследник - Афанасий. К сожалению, не попался архивный документ, указывающий, когда же о. Кассиан переехал в новую станицу Бриньковскую, основанную в 1848 году, став настоятелем церкви во имя Св. Георгия. Этот храм построен за десять лет до водворения станицы из материалов старой деревянной церкви, купленной у Брюховецкого станичного общества[6]. Постройка обошлась небогатым станичникам в 18 тысяч рублей. На иконостас прихожане не пожалели своих скудных сбережений и заплатили за него полторы тысячи кровными, и он целые десятилетия сверкал всеми цветами небесной радуги... Третий сын Георгия Матвеевича - Павел Бардадымов (р. 1832 г.) получил хорошее образование, так как, имея за плечами всего-навсего 22 года, был переведён во священники в станицу Старолеушковскую, в Вознесенскую церковь. От законной жены Елены Диомидовны (р. 1837 г.) в семье родилась дочь Александра (в 1857 году). Но в дальнейшем он поменял приход и поселился в станице Кореновской[7]. Здесь и прошла вся его недолгая жизнь. 26 августа 1882-х годах Павел Бардадымов изъявил желание быть законоучителем Кореновского Александровского 1-классного училища. Инспектор народных училищ (2-го района) Г. Шкиль ходатайствует об этом достойном человеке перед училищным начальством, а тот, в свой черёд, перед Преосвященнейшим Германом, епископом Кавказским и Екатеринодарским, о зачислении Павла Бардадымова законоучителем, впрочем, запрашивая, «не имеется ли препятствий назначению священника Бардадымова на означенную должность»[8]. Препятствий не оказалось. И Павел Бардадымов начал преподавать Слово Божие в народной школе. Но век его оказался недолгим: 25 января 1883 года, он, помощник настоятеля церкви станицы Кореновской, скончался от роду 50 лет. «В семействе после него осталась жена», - сообщали «Епархиальные ведомости»[9].Ф. Щербина, уроженец станицы Новодеревянковской, в воспоминаниях о детстве своём часто упоминает о священнике Касьяне, например, как он приобщил Охтиана - «Крипака (крепостного) Безкровного»: «Приобщается раб Божий», но не произносил слова «Охтиан», потому что в святцах не было такого имени...« На днях, во время исполнения отцом Касьяном треб на хуторах, - сообщает мемуарист, приехавший в станицу богатый хуторянин дал батюшке мешок пшеницы, пару гусей, полпуда свиного сала, фунтов 10 коровьего масла и, тыча пальцем в привязанного во дворе "бузивка" (подтёлка) сказал: "А цю скотинячку, батюшка отець Касьян, або зразу привяжкь до оглобель вашего тарантаса, або пришлить за ним, коли не буде для вас зручише, а то ж я й сам може доставлю вам у станицю"». И далее Щербина ярко живописует простонародные обычаи тех дней: «Батюшка, конечно, заметит щедрого хуторянина в церкви и вышлет из алтаря ему первому просфору во время обедни. Но тут же, в Божьем храме, по рядам молящихся пронесётся шепот настолько сильный, что дойдёт до ушей и польщённого таким почётом хуторянина, и до отца Касьяна в алтарь: "Дивись, яка шана тупорылому Коршю". Молившиеся в церкви прихожане расскажут по всей станице, как тупорылому Корнею "попереду усих" отец Касьян выслал просфору из алтаря. Узнают об этом бабочки и жиночки и прозвонят эту новость всем встречным и поперечным в станице. Достанется тут косточкам и щедрого хуторянина, и благодарного отца Касьяна. Этого мало. Новость проникнет в самые низы станичного населения - до ушей сорванцов-мальчуганов...»[10].Благословлял о. Касьян и на службу боевую молодых станичников - во время напутственного молебна казакам, отправляющимся на кордон или в военный поход. Дьячки громко пели, а диакон размашисто кадил кадильником... Слышны были тихие всхлипывания женщин, детский плач и горячие моления старых людей. «В конце молебна священник отец Касьян сказал короткое слово, увещевая казаков служить верой и правдой за родину и православную веру, - добавляет Щербина. - Казаки прикладывались ко кресту, а священник, держа в одной руке крест, другой кропил их святою водою». Обойдён был всем духовенством с пением воз и окроплены артельщик, волы и воз. Затем станичный атаман пригласил священника и других лиц к столу. Отец Касьян благословил стол, а станичный атаман при первой рюмке водки пожелал уходившим из станицы казакам доброго пути и счастливого возвращения домой[11].Особым почтением в Деревянковке пользовалась «чудодейственная особа» богачка Андриановна Глухая, прозванная «Рябухой» (лицо было изрыто оспой). В церкви молящиеся пропускали её вперёд и на первые места, ктитор лично или со сторожем присылал на подносе ей большие свечи, а отец Касьян непременно посылал ей на подносике из алтаря просфору, за которую Андриановна клала крупные серебряные монеты.« Я видел, - говорит Щербина, - как отец Касьян и Харитон Захарович (учитель, служивший дьячком) в сопровождении стариков, нёсших иконы и хоругви по полям, пели и просили Бога о ниспослании с неба на землю дождя, и дальше не двигалось моё детское мышление».Такой традиционный ход был не только в захолустной ещё Деревянковке, но и по всей Руси Великой... Тот же мемуарист сообщает, что его сестра Домочка (Домникия) находилась в близком знакомстве с «поповою сестрою» Елизаветой Васильевной Бардадымовой, родной тёткой Афанасия Касьяновича, моего деда.Она, дочь пономаря, оставшись девицей, 24 августа 1888 года была определена в должности просфорени при Георгиевской церкви станицы Бриньковской[12]. Привольное было житьё в кубанской степной глубинке, где земля долго оставалась не тронута плугом пахаря, а прозрачные речки и ерики, где, играя, вскидывалась рыбёшка, не были загажены и отравлены химикатами... Отец Кассиан Бардадымов обосновался на постоянное жительство в Бриньковской где-то в середине - конце 70-х годов. Что за странное имя - Бриньковская? Происходит от слова «бринькать», «бринчать»? Отнюдь нет!В 1848 году при впадении в Бейсугский залив Азовского моря реки Бейсуг возник посёлок Бринков, приписанный к станице Новоджерелиевской. В нём насчитывалось до 100 дворов. Хлебопашество, скотоводство и рыболовство были основными занятиями жителей. Рыбу ловили вентерями в устьях Бейсуга один раз в год, в дни бурного весеннего половодья. К сожалению, горько-солёная вода Бейсуга не употребляется ни людьми, ни животными, и жители пользовались водою из копаней, вырытых в полутора верстах от посёлка. Далековато! « В северо-восточном углу посёлка жители указывают на полуизглаженные рукою времени следы старинного укрепления (редута), возведённого в 1777 году, где, по преданию, погребён русский генерал Бринк[13], от имени которого посёлок и получил свое наименование», - сообщает один архивный документ[14]. А другой рапорт, написанный 4 октября 1853 года рукой Я.Г. Кухаренко, исправлявшего должность Наказного Атамана Черноморского казачьего войска, уточняет, что «урочище Бринков, производящее название своё от имени умершего там в 1783 году[15], во время препровождения из Бессарабской области на земли Кавказского края татарских семейств, генерал-майора Бринкина (Бринка. - В.Б.) по превосходству угодьями к рыбной ловле, до заселения ещё Черноморья Войском Черноморским, посещали преимущественно рыбаки, неосёдлые и бессемейные, а впоследствии казаки сего Войска, пользуясь этими угодьями, начали селитьбу на Бринкове, где потом и на прочную оседлость выдан им от Черноморской войсковой канцелярии открытый указ от 7 июня 1815 года.Наконец в 1843 году посёлок Бринков причислили к вновь поселённой в 33 верстах от оного... из пришедших станицы Новоджерелиевской », -завершает свой рапорт Я. Г. Кухаренко[16].15 июня 1853 года казаки посёлка Бринкова и 61 хутора подали прошение Наказному Атаману «об отчислении поселка Бринкова от станицы Новоджерелиевской и об утверждении оного отдельно в Войске станицею, где и ввесть все права относительно до станицы»[17].Известно ходатайство генерал-адъютанта князя Воронцова от 18 декабря 1853 года об основании станицы Бриньковской. И полтора года спустя, 25 мая 1855 года Государь Император положение Военного Совета на этот счёт Высочайше соизволил утвердить[18]... Священник Кассиан Бардадымов 21 июня 1874 года переведён Преосвященнейшим Германом[19], епископом Кавказским и Екатеринодарским, в станицу Бриньковскую. В августе избран депутатом по училищным делам на Окружном съезде, состоявшемся в Екатеринодаре от духовенства. 15 ноября 1881 года епархиальным начальством утвержден в должности законоучителя Бриньковского станичного училища. Кассиан Бардадымов, переживший дни оккупации англичан, в награду получил наперстный крест на Владимирской ленте. Достойнейшим образом он служил и в Русско-турецкую кампанию 1877-1878 гг. и был в 1884 году награждён Красным крестом в память об этой войне[20]. Священник Кассиан Бардадымов, получив приход в новой станице, построил себе турлучно-саманную хату, разделённую сенцами на две половины, и безбедно зажил в этом благодатном уголке земли Кубанской, воспитывая своих детей и окормляя свою паству Словом Божьим... А затем, 23 сентября 1881 года, был утверждён в должности законоучителя местного станичного училища[21]. Обширный усадебный двор Касьяна Георгиевича подходил почти к самому лиману, отделённый от него только грунтовой проезжей дорогой. Осенью камыш и кугу, разросшиеся в роскошном летнем тепле, обычно выжигались, обеспечивался лёгкий подступ к воде, где бриньковские мальчуганы закидывали свои удочки и хватки. А во дворе, не тесня друг друга, стояли под камышовыми крышами хозяйственные постройки - конюшня, амбар, дровяник, свинарник и курятник. И бушевал фруктовый сад с урожайными сортами слив, абрикос, груш, черешен, специально выписанными из крымских питомников, а яблони - из садового заведения Симиренко... Здесь, у подковы Бейсугского лимана, издержав отпущенные Господом жизненные сроки, и окончил 12 августа 1888 года свои дни и дела земные и духовные Кассиан Георгиевич Бардадымов, священник Георгиевской церкви, на 62-м году от рожденья[22]. Ураганом пронёсшееся столетие стерло о нём всякую память среди людей, как будто он и не жил на свете Божием. Но такова судьба большинства живших в этой «юдоли плача» и ушедших в мир иной, в горные выси...Примечания:
1.
Кубанские войсковые ведомости (КВВ). 1867.
26 августа. С. 130. СТЕФАН ГЕОРГИЕВИЧ БАРДАДЫМОВ Позже сын Кассиана Георгиевича Афанасий выстроил кирпичный дом на высоком фундаменте, ошелёванный досками, с оцинкованной крышей, служивший весьма хорошим ориентиром и для приезжих купцов, и для станичников. «Бачити, як серебро, - говорили они, такой дом, как у Бардадымова, имел только станичный атаман...- поповские хоромы» В 50-е годы, когда я званым гостем приезжал в Бриньковскую к своим тётушкам, старую саманную хату я увидел сильно, до самих окон, вросшую в землю, а кирпичные хоромы под пинком по-прежнему выглядели по-щёгольски молодцевато... Уцелел ли дом ныне, под напором времени и всевозможных реконструкций, перелицовок и евроремонтов?.. В этой родовой усадьбе подрастали и мужали дети Афанасия Касьяновича - 5 сыновей и 4 дочери. Жили в тесноте, да не в обиде. Бабушка, Наталия Александровна, родила 14 детей, но четверо умерли в младенчестве, а 3-летнего Ванечку задушила свинка - детское острозаразное заболевание, поражающее околоушные железы (паротит)... Афанасий Касьянович Бардадымов, как и каждый из его пяти сыновей, имел по 12 десятин земли в юрте станицы Новоджерелиевской, а его престарелая родная тётка - 6 десятин (всего 78 десятин). Бардадымовские хутора протянулись на несколько вёрст по течению речки Сенгели, а соседствовал с ними хутор Бабанский... Когда я писал эти страницы, я с волнением думал: «Здесь моя вера, здесь мой род, здесь след моих отцов; не могу выговорить, какой восторг охватывает моё сердце и мое чувство...»[1]. Если протоиерей Георгий Бардадымов и его сын священник Кассиан Бардадымов были истинными провозвестниками Слова Божия и духовными пастырями кубанцев, впрочем, не чуждаясь житейских благ и семейных радостей, то Стефан Георгиевич Бардадымов (р. 1840 г.) наследовал все земные приобретения отцовские - добротный дом в Новоджерелиевской на Церковной площади и хутор при балке Сенгели, имевший 22 двора с 183 жителями, среди которых коренных насчитывалось всего-навсего 4 человека, остальные - иногородние[2]. Стефан Бардадымов получил хорошее образование, окончив полный курс Кавказской духовной семинарии. Обучался, как говорится в архивном документе, на «воздержании отца»[3]. В 1874-1877 годах служил священником Трёх-святительской церкви в родной станице. Принадлежа одновременно к духовному и к казачьему сословию, он под влиянием анархического поветрия отрицательно относился к устоявшимся обычаям казачьей жизни, считая, что её следует построить на иных - коммунистических началах. А тут появился энергичный политический заводила-коневод - другой поповский сын - сирота Фёдор Щербина; несмотря на довольно большую разницу в годах, этот юный реформатор вскружил своими идеями, заимствованными у Чернышевского, головы и Стефану Бардадымову, и Григорию Попке[4], и прочим молодым-зелёным. В 1869 году Щербина и Бардадымов сотоварищи приобретают участок земли у священника станицы Бриньковской и организуют одну из первых в России земледельческую артель интеллигентов, просуществовавшую два года. Артельщики занимались и сельским хозяйством, и ремеслами, но вскоре вся эта затея, носившая не практический, а больше сенсационно-политический характер, рухнула.Спустя годы Стефан Бардадымов, как новатор политических иллюзий, надменно говорил: «Плакала по мне Сибирь, да побоялись (!) выслать!»Кубанская «историческая наука», опираясь на громобойные и погромные основы марксизма-ленинизма, подняла на щит и его адептов, издержав предостаточно творческого горения и уделив много печатной площади Г. Попке в газетах, энциклопедиях, в издании о нём отдельной книжки[5].Спесивился и гордился всю жизнь своими «практическими (политической и общественной) работами в интересах трудового народа» и другой инициатор коммунистической коммуны - Фёдор Щербина[6]...Стефан Бардадымов, бунтарь по натуре, потеряв молодую жену, вышел из духовного звания, дабы вновь жениться. Имел двух сыновей - Ивана (р. 22.УШ.1880 г.) и Алексея (р. 1894 г.). « Общественная струнка» сочеталась в Стефане Бардадымове с атавистическим чувством запорожского старинного рода, постоянно давала себя знать: казак-грамотей и говорун-оратор, он громко подал свой голос на поприще станичного самоуправления и пользовался вполне заслуженным доверием и авторитетом среди казачьего и иногороднего населения...Весной 1901 года казак Стефан Бардадымов был выбран и утвержден в должности почётного судьи станицы Новоджерелиевской[7]. Более того, в тот же год казаки избрали его станичным атаманом. Но теперь Начальник Кубанской области и Наказный Атаман Кубанского казачьего войска генерал Я.Д. Малама, сообразуясь с положениями общественного управления станиц и, видимо, нелестной характеристикой самого выбранного, отменил этот приговор общественного сбора станицы Новоджерелиевской. Стефан Бардадымов, казак гордый и «шибко грамотный», написал жалобу на самого Я.Д. Маламу - на его, мол, распоряжение и его «действия неправильные». Но Войсковой Наказный Атаман Кавказских казачьих войск (Тифлис) разобрался, в чём дело, и «оставил без последствия» жалобу Бардадымова, так как Наказный Атаман в данном случае действовал законно, как сообщали из Тифлиса, «на точном основании пункта I ст. 129 Высочайше утверждённого 3 июня 1891 года положения об общественном управлении станиц казачьих войск»[8]. Ничего не оставалось жалобщику, как смириться. Недаром говорится: против рожна не попрёшь!..Урядник Стефан Бардадымов, обжегшись на атаманстве, «потянув гарбуза», как говорили казаки о неудачнике, которому отказала невеста, стал ругать и «материть» и атамана Маламу, и начальство повыше, засевшее в Тифлисс, и «их» уставы, придуманные в канцеляриях бумагомараками для притеснения казачьей свободы и «запорожских вольностей». То ли была «коммуна», созданная им и его идейными напарниками: жили и работали по собственным законам, по своему разумению. Никакого приказчика над головой не имели. Да всё рухнуло! А жаль...А теперь вот природного казака «прокатила на вороных» та сволочь, засевшая в штабах и диктующая нам...Но бедовый Стефан Бардадымов не долго ругался и костил начальство. Наконец успокоился. И, давно выйдя из духовного сословия, решил обойти все уставы и законоположения, обкрутить вокруг пальца церковное начальство, тем более его фамилия столь крепко приросла к духовному званию в течение столетия и была у всех на слуху, что её не «отобрать» у древнего казацко-священнического рода, и друзей, и знакомых вокруг не счесть.И он, заручившись ходатайствами духовных лиц, характеристикой Новоджерелиевского станичного сбора и личным прошением, получил место псаломщика, но, увы, не в родной станице, а у чёрта на куличках - в Закубанском краю. в станице Баговской, расположенной в нагорной лесной полосе на реке Ходзь (приток Лабы). Ни угодий тебе, ни рыбы, которая кишела там, в Новоджерелиевской, в Кирпильском лимане. Пришлось довольствоваться малым, петь каноны и псалмы да курить ладан, да угождать молодому батюшке, служить в Михайлово-Архангельском храме, получая войсковое жалованье - 51 рубль 43 копейки. Хотя церковный дом, где он поселился, был «о 3-х комнатах» со всеми службами, был удобный для семейного житья -бытья. Но где семья? Её нет. А здесь сумовать-бедовать одному да жить впроголодь одинёшеньки не годится для природного казака, привыкшего во времена матушки Екатерины Великой к «семейственному бытию». И это при том случае, когда в его родной станице, на главной площади, стояли его родовые добротные хоромы с фруктовым садом и беседкой, увитой виноградом, для отдыха в вечерние часы, - всё это богатство досталось ему по наследству от отца родного протоиерея Георгия Матвеевича Бардадымова, которого знала «вся Кубань» - от Черноморья до Кавказских гор. Нет, увольте!..Да и каково добираться на телеге до стольного града Екатеринодара? 290 вёрст! Нет, увольте! Два года прослужил «на чужбине» Стефан Бардадымов псаломщиком - и плюнул на всё. Уехал к себе, на Кирпили, в свой край, богатый рыбой, край, обильный пшеницей и всякой пашеницей...Бросил службу дальновидный, умный и хитрый Стефан Бардадымов ещё и потому, что в Новоджерелиевской станичное общество задумало строить новый кирпичный храм. Там и ему найдётся место... Старая деревянная церковь, очень ветхая, простоявшая более 90 лет, находилась на окраине станицы. Расчётливые выборные обложили налогами казачьи семьи - собирали мзду с каждого паевого надела для новой постройки. И необходимые средства были собраны. Пригласили лучшего архитектора - И. К. Мальгерба, уже зарекомендовавшего себя постройками в Екатеринодаре. И по его указанию и проекту был заложен фундамент будущего храма Божьего, который станичный сход решил назвать именем Архангела Михаила, защитника и покровителя Русского Воинства... В 1906 году строительство подходило к концу. 22 мая станицу почтил своим приездом Преосвященный Агафодор, епископ Ставропольский и Екатеринодарский[9]. Из церкви он последовал в дом священника, где, отпив чаю, отправился к месту постройки церкви. Владыко поднимался по лесах вверх, оглядывал стройку - железобетонные конструкции, колонны и своды, которые впервые вводились при возведении храмов в Кубанской области, и нашел строящийся кирпичный храм «вполне приличествующим Дому Божию». И Агафодор преподал благословение добросовестным строителям храма, осенив их крестным знамением.« Тут же один из местных казаков, бывший псаломщиком станицы Баговской, Бардадымов, - сообщалось в корреспонденции, - подаёт прошение о назначении (его) псаломщиком на открывшуюся вакансию. Владыко заметил, что прошение преждевременно, так как ходатайство об открытии второго штата должно пойти в Святейший Синод».При этом странным показалось, что Бардадымов, прослуживший два года псаломщиком, уволен за штат. Вероятнее всего, перед приездом Преосвященного Бардадымов, как казак местной станицы, имел родных и знакомых, упросил сход поспешить с составлением приговора (гак как новый храм ещё не окончен), куда присоединил и свое прошение. Невольно представляется картина - на случай предоставления сходом права выбора священников, диаконов и псаломщиков, какое будет пристрастие выдвигать своих, - справедливо писала газета, - не обращая внимания на нравственные качества, которые требуются от служителей Алтаря Господня в особенности »[10].Видимо, «Обыватель» (так подписал свою заметку станичник) знал не понаслышке о нравственном поведении и неуживчивом характере казака Стефана Бардадымова.Опережая события, бравый казак-псаломщик хотел с ходу схватить быка за рога. Но просчитался - ничего не вышло: уцепился за дышло... Бодрый духом человек, он на старости лет предался всем житейским утехам. - Дедушка Стефан Георгиевич, - говорила тётушка Таисия Бардадымова, - любил играть в фильку[11]: кто проигрывал, того били колодой карт по носу до крови... В кругу своих братов-станичников палку бросить - попадёшь то в кума, то в свата; вокруг одна родня, и по крови, и по духу, Стефан Бардадымов был «свой в рубаху», как молвится в быту. Соберутся старые друзья, разопьют сулею горилки и давай «песни спивать». Тут уж в подгулявшей компании не было равного «диду Стефану». Его хотя и надтреснутый, пропитый, но ещё бодрый густой тенорок псаломщика иногда брал такие верха, что всё товариство заслушивалось и только покачивало головами: «Наш Стефан всем певунам атаман!»Особенно он любил озорного «Комарика», откуда-то городовиками завезённого в родную глушь Новоджерелиевскую.Ой, що ж цэ за шум учинывея? Що комарь та й на муси ожинився. Тай взяв себи жинку нывыличку, Що ны вмие шиты, прясты, ни варыты. Полытив же комарь в чистэ полэ, В чисто полз, в зэлэну дибраву, Тай сив же комарь на дубочку, Звисыв свои нижиньки на килочку. Зирвалася щуря-буря, Бона ж того комарыка с дуба сдула. Тай упав же комарь, тай убывся, Вси кисточки поломав, покрышився. Ой, що ж там лежит за покойнык? Чи то пан-генерал, чи полковнык? А то нашей мусиньки полюбовнык... Похохотали, «поляпали» (похлопали)друзья в ладони за гарну песню. А Стефан Георгиевич другую заводит:И дождь будет, и буран будет, А кто же меня, бедного, да целовать будет? Эх, звёздочка, да полуночная, А ты девочка, да непорочная... И дождь будет - мы гулять будем, А смерть придёт - помирать будем. Чук-чук-чук-чук! Сивуха!.. « Браво! Бис! Виват!» - орали восторженно всем скопом старые собутыльники, у которых рот не просыхал от сивухи своего товарища - первого станичного баламута и шутника - урядника Стефана Бардадымова, коновода всех местных молодых и отживающих свой век казаков, в подпитии мечтающих о том времени, когда они будут пановать в Новоджерелиевской. И дождались большевиков голоштанных, состоявших из всякого сброда и отбросов русского общества, включая уголовников - поджигателей и душегубов!..Однако «коронным» был «Чубчик», совсем недавно завезённый в станичную глушь из Белокаменной. «Чубчик» пели хором. А запевалой был Бардадымов, псаломщик, в душе которого уживались и священные напевы, и душещипательные, разгульные, уличные мотивы, широкая душа казачья находила в них что-то затаённое, утерянное, но близкое...Бывало, шапку наденешь на затылок, Пойдёшь гулять ты днём иль вечерком, А из-под шапки чубчик так и вьётся, Эх, так и вьётся, вьётся но ветру, - пел Бардадымов. Пройдёт зима, настанет лето, В саду деревья пышно расцветут, А мне, бед-бедному да мальчонке, Эх, цепи ручки-ножки закуют. Но я Сибири, Сибири не страшусь, Сибирь ведь тоже русская земля. Эх, вейся, вейся, чубчик кучерявый, Эх, развевайся, чубчик, по ветру... Стефан Георгиевич Бардадымов, сын поповский, ругал царскую каторгу, куда за его бунтарские бредни местные власти грозились упечь. Позже Сибирь стала уделом его младшего сына Алексея, куда советское правосудие этапом отправило его для «исправления», а затем расстреляло, как «контрреволюционера». Не предвидела «курья голова», как любил ругаться Стефан Георгиевич, к чему призывал, какую беду накликал на русское казачество!..А ныне он, 70-летний, потомственный казак, родословная которого восходит к славной Запорожской Сечи, пировал с друзьями в станичном правлении и увеселял старую компанию городскими песнями... Так и протекала земная жизнь, более плотская, нежели духовная, этого человека. Скончался он 19 июня 1915 года в родном дедовском доме 75 лет от роду «от старости», как записано в метрической книге станицы Новоджерелиевской[12].Старший сын Стефана Георгиевича Бардадымова, Иван Стефанович Бардадым[13], рождения 22 августа 1880 года, после полного курса Кубанского Александровского реального училища поступил 1 сентября 1901 года в Константиновское артиллерийское училище (СПб.) и окончил его по 1-му разряду[14]. Высочайшим приказом, состоявшимся 21 мая 1904 года, был произведён из портупей-юнкеров в хорунжие и зачислен младшим офицером во 2-ю Кубанскую казачью батарею[15]. В 1906 году награждён нагрудным знаком имени Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Николаевича. 8 августа командирован в г. Каре для производства конской переписи[16]. В 1907 году Иван Бардадым получил чин сотника. Дальнейшее его продвижение по служебной лестнице документально не удалось проследить. По сообщению родственников, Иван Стефанович отличался степенностью, выдержанностью (не в пример отцу), незаурядными умственными способностями. Дослужился до генеральского чина. Стефан Георгиевич Бардадымов (родной брат моего прадеда) весьма гордился тем, что его сын Иван - «главнокомандующий» в Черногории[17] (1914 1915 гг.) и похвалялся: «Мой Ваня! Мой Ваня!» И действительно, стать генералом в 24 года - это что-то значит! Иван Стефанович остался в Югославии, где и окончил свои дни в полной безвестности[18].Второй сын Стефана Георгиевича Бардадымова, Алексей, родился в 1894 году. Получил хорошее специальное образование. Служил в 1-м Екатеринодарском полку ветеринаром. 16 ноября 1901 года распоряжением Кавказского окружного военно-медицинского управления повышен в должности с младшего ветеринарного фельдшера назначен старшим на открывшуюся вакансию «с жалованьем и прочими довольствиями по положению», как говорится в приказе по Кубанскому казачьему войску за № 143 от 5 декабря того же года, подписанном Наказным Атаманом Я. Д. Маламой.7 марта 1907 года Алексей Бардадымов, служивший по той же специальности в станице Бесскорбной, получил новое назначение в 12-й Кубанский пластунский батальон, размещённый в Прочноокопской... После Октябрьского переворота вернулся в Новоджерелиевскую, работал на земле, но в конце 20-х годов был отправлен в «спецпоселение», трудился в совхозе «Решающий» Удорейского района Красноярского края. 19 мая 1938 года арестован и обвинён в контрреволюционной подрывной деятельности. 13 июня пресловутой Тройкой приговорён к высшей мере наказания и 5 сентября расстрелян в г. Енисейске. Спустя 18 лет, 31 марта 1956 года, кубанский казак Алексей Стефанович Бардадымов - жертва сталинского произвола и террора - был полностью реабилитирован Красноярским краевым судом.[19]Примечания:
1.
См.: Сборник сведений о Кавказе. Т. 8.
Тифлис. 1885. Списки населенных мест
Кубанской области (по сведениям 1882 г.),
составленные Е.Д. Фелицыным, под № 782.
Я
срываю завесу с тайны Извечного
недовольства:
5.
См.: Трёхбратов Б.А. Семидесятник
(историко-биографический очерк о кубанском
народнике Г.А. Попко). Краснодар: Издание
Кубанского государственного университета
культуры и искусства. 1991. АФАНАСИЙ КАСЬЯНОВИЧ БАРДАДЫМОВ В длинные световые дни - весной и летом - дед Афанасий Касьянович вставал ни свет ни заря и шёл до заутрени в церкви в свой палисадник или в огород, где работа всегда находилась - надо было то пасынковать виноградные лозы, то подкучить картофель, то выполоть сорняки, заполонившие междурядья и протоптанные дорожки. Рано поднималась и бабушка Наталия Александровна, помогая «чоловику» по хозяйству. Порой Афанасию Касьяновичу занеможется, он залежится, солнце уже бьёт в глаза, поднялось высоко над степью, над лиманом. А дед всё лежит. Тогда Наталия Александровна шутливо говорит ему:- Вставай, диду. - А що робыть? - Та будымо людэй судыть, бо люды вже давно повставали тай судють нас. А мы лыжемо... И Афанасий Касьянович, преодолевая стариковскую слабость, поднимался... Революционные веяния, как некое поветрие, охватили полуинтеллигентных людей, на своем веку ещё не знавших, почём фунт лиха. Не обошли они стороной и молодого псаломщика. Особенно смутила душу энергичная деятельность по созданию коммунистической коммуны близкого его родственника Стефана Георгиевича, который был старше его почти на 20 лет. В 1869 году он и его «идейный» приятель Ф. Щербина, тоже «попович», арендовали на свой страх и риск земельный участок у священника станицы Бриньковской о. Станицкого[1] и занялись полезным делом - пахали землю, работали в мастерских у верстаков. Но вскоре вся эта «благородная затея» пошла прахом из-за финансовых затруднений и нерентабельности всего
этого коммунистическо - анархического вздора,
который юные горячие головы мечтали насадить
на Кубанской земле, а затем - и во всей
Российской империи.
Дед считал Стефана Георгиевича Бардадымова, этого вечного смутьяна, умным человеком. Но в чём именно состоял его ум, он, пожалуй, не смог бы объяснить. Сказал бы, что Стефан - в Новоджерелиевской самый уважаемый казак, общительный, разговорчивый, философствующий, всегда стеной стоящий за казачий народ, за его кровные интересы. Кроме того, Стефан был весельчаком и балагуром. А известно: кто людей веселит, за того весь свет стоит. Особенно в глазах деда Афанасия подорвала доверие к царской власти революционная смута 1905-1907 годов. А так как нападки были и на священническое сословие, то он не старался, чтобы его сыновья пошли по испытанной церковной стезе - проповедовать и нести в народ великое Слово Божие. Он, служа псаломщиком, не имел духовного образования. Одного сына устроил в Императорский Харьковский университет, другого «сделал» народным учителем, а трёх сыновей отдал учиться в Екатеринодарское духовное училище на полное епархиальное содержание. Но, окончив училище, они тем не менее вместо Ставропольской духовной семинарии предпочли срочную казачью службу, особенно младший сын Пётр, мой отец.28-летняя матушка Евдокия Васильевна, жена священника Кассиана Георгиевича Бардадымова, 5 июля 1859 года родила старшего сына Афанасия, моего будущего деда, через сутки скончалась от родильной горячки, сделав своего благоверного молодого супруга вдовцом до конца его долгих дней. Там, на станичном кладбище Новодеревянковской, и нашла моя прабабка вечное упокоение... Афанасий Касьянович, будучи казаком в чине урядника, женился на екатеринодарской купеческой дочери Наталии Александровне Якунинской, оставшейся в младенчестве круглой сиротой, на попечении своего родного дяди, Василия Михайловича Якунинского, имевшего в Екатеринодаре лесную биржу, и его сестры Варвары Михайловны. Эти добрые люди и воспитали мою бабушку и выдали её, 16-летнюю, замуж «за казака»: расчесали буйну голову, заплели косу. Невеста получила богатое приданое, от которого ныне (уже по наследству) автору этой книги достались из сервиза по три столовых и чайных серебряных ложки (84-й пробы) с узорной выгравировкой монограммой бабушки «НЯ», подаренные благодетелем её перед свадьбой[2].Как я уже писал ранее, бабушка родила 14 детей. Но в живых остались девять: 4 дочери и 5 сыновей. Все они получили хорошее домашнее воспитание и образование в государственных учебных заведениях. Любопытно, что поначалу, почти друг за другом, родились три девочки, а затем подряд шесть хлопцев. Последней была Таисия (р. 1899 г.)... Старший сын Андрей Афанасьевич Бардадымов (1887-25.11.1922) окончил полный курс (6 классов) Славянского училища и Императорский Харьковский университет. С 15 сентября 1912 года преподавал в Баговском 1-классном смешанном училище садоводство, давал уроки пения. Затем заведовал училищем[3]. Был женат на девице Феодосии Федоровой (р. 1890 г.) Скончался от эпидемии тифа, оставив на земле четырех малюток: Людмилу, Нину, Клаву, Тамару. Жена Андрея Афанасьевича недолго вдовствовала, вторично вышла замуж, родила от второго брака сына, прожила на свете 97 лет... Женская ветвь обычно неблагоприятна для старинного рода: девица, выйдя замуж, теряла свою родовую фамилию и, погружаясь в захватывающий житейский круговорот, то от избытка житейских радостей, то от неизбежных бед и утрат (как плата за жизнь), изживала свои жизненные сроки и уходила в небытие, отнюдь не мучаясь сознанием - «забудет мир меня», как мучались талантливые русские поэты и милые литературные герои Пушкина и Лермонтова...Второй сын - Григорий Афанасьевич (р. 22.1.1888 г.), сын священнослужителя из казачьего сословия, 24 декабря 1907 года, «по специальному испытанию» при Лабинской мужской гимназии получил право на звание народного учителя. 7 января 1908 года был «прикомандирован к Екатеринодарскому 7-му Александровскому 2-классному училищу», после чего назначен в Дубровское хуторское 1-классное смешанное училище. Затем был заведующим Ананьевским хуторским училищем (Таманский отдел), гдепроработал 2,5 года[4], откуда его переместили учителем в Северское 2-классное станичное, где он проучительствовал до 1 сентября 1918 года[5]. Таков был калейдоскопический путь народного учителя... В 1910 году Григорий Афанасьевич вступил в брак с Елизаветой Никифоровной Козловой (р. 11 августа 1890 г.), имея от нее 2 сына и 3 дочери. В анкете 1920 года в «Подворной описи» станицы Северской за № 1199 сообщается о том, что Г.А. Бардадым хозяйство основал после 1917 года. В Северской земли нет, есть в «другом месте». Состав семьи 5 человек: 3 мужчин, 2 женщины[6]. Лидия и Елена родились позже.С 1919 под 1921 г од он работал заведующим школой в той же станице. А затем переехал в Екатеринодар и 1 июня занял должность делопроизводителя народной музыкальной школы[7]. Вот анкета Г.А. Бардадыма, заполненная 28 октября 1925 года. Он - казак Кубанской области Таманского отдела станицы Новоджерелиевской. Русский, гражданин СССР. Работает «групповодом» - инструктором городских школ. Живет на Ставропольской улице, 68. Никакой недвижимости нет. Проживает совместно с детьми (5 душ) и женой в очень плохих жилищных условиях.« В армии не служил, - сообщает он, - После Октябрьской революции занимал должность председателя земельной тройки Союза Рабис»[8].В дальнейшем одолеваемый женолюбием и неукротимыми страстями, распаленными воображением, он оставил свою Елизавету Никифоровну, погрузился в сатириазис, понесся по зыбким волнам житейщины... Николай Афанасьевич Бардадым (р. 6.11.1893 г.) после окончания начальной станичной школы в 1904 году поступил в Екатеринодарское духовное училище, находясь на полуепархиальном и полном епархиальном содержании, имел по русской церковной и гражданской истории, греческому и латинскому языкам хорошие оценки. Не пропустив ни одного урока ни по болезни, ни по лености, общую годовою оценку (сентябрь - май) он получил высшую - «5»[9].Сохранилась фотография - Николай Бардадымов с невестой Дорой, на которой женился и имел одного сына и три дочери. Репрессирован. На снимке, присланном из Углича в 1937 году сестре Таисии, есть надпись: «Помни того, кто обязан тебе на протяжении всей твоей жизни». Отбывал ссылку в Усолье (Пермской области), возникшем в 1606 году на берегу Камы, который славился как центр солеварения.Таисия Афанасьевна до конца дней помнила о брате Николае, погибшем в сибирских дебрях, и передала его фотографии мне, как ближнему наследнику казацко-священнического рода... Столь же незавидной оказалась участь брата Василия, который родился вслед за Николаем -17 июня 1894 года. Василий Бардадымов окончил Екатеринодарское духовное училище (1909 г.)[10] и Ставропольскую духовную семинарию (1914 г.). Служил псаломщиком в станице Хмельницкой (бывшей Понурской), а затем перемещён на такую же должность на хутор Марьянский. А его место в Хмельницкой занял отец - Афанасий Касьянович Бардадымов[11]. В автобиографии (от 16 июля 1937 г.) он несколько иначе излагает свою жизнь. Родился он в семье казака-хлебороба (середняка), в 1907 году окончил начальную сельскую школу, в 1913-м -2-годичные педагогические курсы при Славянском высшем начальном училище. До 1918 года жил у отца и брата Григория (хутор Ананьевский), где заболел туберкулёзом лёгких. «От службы в старой армии я был освобожден по болезни, - пишет он. - С 1 октября 1920 года находился на разных административных должностях. За качество работы был несколько раз премирован денежными суммами, в частности в Краснодаре - горсоветом в 1935 году, а также райкомом партии Приморско-Ахтарского района Азово-Черноморского края записан в Красную книгу XVII партсъезда за лучшие показатели учёбы в 1934 году. В настоящее время состою в должности директора новостройки - средней школы № 31 г. Краснодара и учусь в Краснодарском педагогическом институте (вечернее отделение) на 2-м курсе».К делу приложена характеристика, данная В. А. Бардадыму 11 мая 1937 года заведующим районо Сталинского района г. Краснодара М. Коломийцевым, в которой сказано, что Василий Афанасьевич «хороший хозяйственник, чуткий и внимательный к своему педколлективу, умеет спаять его и мобилизовать на выполнение задач, стоящих перед школой. Цели и задачи школы знает и вполне справляется с ними. Считаю, что т. Бардадым с порученной ему работой справляется вполне»[12].21 августа 1937 года Василий Афанасьевич Бардадым был арестован, обвинен в «проведении клеветнической агитации» и в декабре осуждён Тройкой на 10 лет ИТП[13]...На руках его жены Александры Петровны остались два сына. Из ссылки осуждённый не вернулся. Реабилитирован 12 апреля 1990 года на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года. Примечания:
1.
Пётр Яковлевич Станицкий. САМЫЕ БЛИЗКИЕ РОДИТЕЛИ МОЕЙ МАТЕРИ Родословная по материнской линии мне меньше известна, так как все документы (метрические книги и прочее) находятся в Польше... Моя бабушка Екатерина Казимировна происходила из почтенного шляхетского рода Витковских и вышла замуж по любви за белорусского крестьянина Василия Ивановича Мазурок.[1] Село Серебрище, где родилась моя мать, разделяла речка, с одной стороны её жили поляки, а с другой - белорусы. Милая панночка (род. 1863 г.) благородного происхождения, грамотная, окончившая сельское училище, влюбилась в красивого парня, жившего за речкой, и они, вопреки воле родительской, особенно Витковских, обвенчались. Отец и мать панночки отказались от неё за ослушание и самовольный брак, не одобренный родителями, им казалось, что их дочь достойна более счастливой доли, нежели «эта неровня». И они были правы. Кроме тяжёлого домашнего хозяйства, частого деторождения. Екатерина Казимировна ничего отрадного в жизни не знала и не ведала. Родился первенец Димитрий. Затем 22 сентября (4 октября) 1896 года дочь Анна. 18/30 июля 1899 года вторая дочь Елена. 8/21 1901 года появился на свет Божий Марк, характерно, что восприемницей (крёстной) младенца была Францишка Антоновна Витковская, видимо, какая-то добрая родственница; святое же крещение и миропомазание совершал при рождении всех детей настоятель Серебрищского прихода священник Антоний Юрьевич.27 февраля (12 марта) 1902 года в церковь села Серебрище явились Иосиф Комар, тридцати шести лет, и Дмитрий Будзинский, пятидесяти девяти лет, оба крестьяне-земледельцы, и объявили, что 25 февраля в 5 часов пополудни умер Василий Мазурок, родившийся и жительствующий в с. Серебрищах, 41 года от роду, оставив по себе овдовевшую вдову Екатерину, урождённую Витковскую. По неграмотности заявителя акт о смерти (по прочтении присутствующим) подписал настоятель Серебрищского прихода священник Антоний Юрьевич. Как пишет моя матушка в автобиографии, отец её, Василий Иванович Мазурок, являясь старостой села Серебрище, когда немцы, жившие на границе с селом, пытались завладеть частью русской земли, поднял всех на ноги - подёнщиков и крестьян, старых и молодых, и «пошли быть» непрошенных гостей. Тогда же отец схватил воспаление лёгких и вскоре умер, оставив на руках жены много детей. «Самый старший был Дмитрий, который и воспитал нас». Хозяйство было хорошее: огород, сад, пара лошадей, большой сарай и дровяки, а другой для кур и гусей. Будучи старательной хозяйкой и заботливой матерью, она вела дом и смотрела за детьми. Ей во всём помогал Дмитрий. «В один прекрасный день, - сообщает мать, - он поехал в Беловежскую Пущу к родне, а по возвращении в своё село на обратном пути на него напали волки и загрызли одну лошадь. Дмитрий вернулся домой на уцелевшей». Когда он въехал во двор, вышла мать, глянула и обомлела: «А где же другая лошадь? Что случилось?» Он рассказал ей всё, как было. Мать сильно перепугалась, воображая, что и сын Дмитрий, её первенец и её помощник, мог погибнуть. С ней случился сердечный приступ (инфаркт). Она слегла. «Я всё время была с ней. Подавала ей пить водичку и плакала, плакала. А мать мне говорит: "Не плачь, доченька. Я не умру". Но через два дня её, моей мамочки, не стало. А я была вылитая мать. Спустя неделю после её смерти к нам приходит её брат, пан Витковский, и говорит, что меня он забирает к себе.Но Дмитрий, на попечении которого мы остались, отказался отдать меня, заявив, что воспитывать детей будет он. "Я не хочу, - сказал он, - чтобы моя сестра была у вас прислугой. Я - опекун Ани...". Но брата забирают на военную службу, а меня определяют в приют, где я пробыла 6 лет. Из приюта в 1912 году меня устроили в Леснинское сельскохозяйственное училище, находившееся при монастыре такого же наименования.[2] Там я проучилась до 1915 года и с отличием окончила свою учёбу. В училище меня, сиротку, сильно баловали, так как я хорошо пела и танцевала. Отзывчивые преподаватели относились ко мне, как к родной дочери. Когда же началась война с немцами, родители своих детей забрали к себе, а нас, сирот, в Петербург, где у нашего училища было своё подворье. Как сейчас помню,[3] - вспоминала мать, - на следующий день после нашего приезда в Петербург во двор въезжает легковая машина, из неё выскакивает моя школьная подруга Люба Шиллинг с чемоданом, свёртками, пакетами. К ней подходит начальница подворья и спрашивает, кто они такие. Люба ответила: "Я вместе училась с Анечкой. Это моя любимая подруга..." ».« Война продолжалась. Брат Дмитрий служил офицером во Владикавказе. Пишет мне: "Приезжай сюда. Тут есть училище. И ты будешь преподавать".Меня отправили на Кавказ к брату. Я пошла в училище, а там девочки намного старше меня. Говорю брату, что они меня слушать не будут. Он согласился с моим доводом. А у него был знакомый агроном, который говорит, если твоя сестра захочет, то я могу устроить её в Пятигорске в конторе на заготовке сена для действующей армии. Агроном поехал, устроил меня на работу и тут же рядышком с конторой снял комнатку, где я прожила до июня 1917 года... Место было замечательное: близко гора Машу к и грот Лермонтова, куда я часто ходила и там, усевшись на скамье, читала книжку... В том же году наше учреждение расформировали. Заведующий конторой Копылов говорит, что хочет со мной на Кубань. И бухгалтер тоже приглашает: «Поедем, друзья, на Кубань. Екатеринодар - город хлебный...». Мы, приезжие (а нас было десять человек), согласились, а местные, конечно, остались в Пятигорске. По приезде в Екатеринодар я нашла себе комнатку на Борзиковской улице, 23/1, против Екатерининского собора. Хозяйка Екатерина Дмитриевна оказалась очень хорошей женщиной. Она была вдовой полковника, погибшего на фронте, а у неё - два сына - один офицер, другой артист. Большой двор, кухня, где жила её прислуга, а в сарайчике ютились курочки, которых хозяйка очень любила и с ними разговаривала; они заходили к нам в коридор и "кокотали" возле хозяйки, что-то рассказывали ей на своём птичьем языке.Примечания:
1.
В 1902 году моего прадеда Иоанна Мазурка уже
не было в живых, а прабабушка Мария,
урожденная Степчук, ещё здравствовала. ПЁТР АФАНАСЬЕВИЧ БАРДАДЫМ
Пётр Афанасьевич Бардадым - мой отец. Ему выпала горестная земная доля. Отдан, как и два предыдущих сына, в Екатеринодарское духовное училище после трёх классов Бриньковской сельской школы. Он находился на полном пансионе и был выпущен в 1913 году. Правда, по болезни пропустил немало уроков, он, как и его товарищ Мощевский Николай, не державший экзамена. По прошению их родителей были оставлены на 2-й год, на «повторительный курс» в том же 3-м классе. Училищная программа была обширной: помимо общеобязательных предметов - катехизиса, русской церковной и гражданской истории, Закона Божия, арифметики, географии, чистописания, необходимо было освоить основные языки: русский с церковнославянским, греческий и латинский. Мой отец окончил училище по 2-му разряду и по решению Педагогического совета был переведён в 1-й класс Ставропольской духовной семинарии. Но, как он сообщал в 1937 году, арестованный органами НКВД, «по неуспеваемости больше нигде не учился». В 1914 году Пётр Бардадымов стал писарским учеником в управлении Таманского отдела (г. Темрюк). А с сентября 1918 года, то есть после освобождения Кубани от большевиков, до 4 марта 1920-го - в Екатеринодаре, в интендантстве писарем, но уже, как казак, призванный на срочную военную службу. По ряду своих занятий ему приходилось общаться с англичанами и французами. И становится понятным, откуда он знал, конечно, на бытовом уровне иностранные языки. Моя мать, Анна Васильевна, вспоминала: «В 1918 году, в январе, к нам в областной продовольственный комитет (облпродком), находившийся на пересечении улицы Красной и Гимназической (гостиница братьев Богарсуковых) поступил работать молодой человек, звали его Пётр Бардадым[1]: родители его жили в станице Бриньковской. Его отец был псаломщиком. В семье было много детей, все учились на казённый счёт... Пётр начал ухаживать за мной. Но я ему сказала, что замуж не собираюсь выходить. А сначала я должна присмотреться к человеку, а там видно будет. В выходные дни мы, пятигорцы (прежде продовольственный комитет находился в Пятигорске, затем был перемещён в Екатеринодар. - В. В.), любили кататься на Кубани на пароходах. В один прекрасный день, когда мы ждали пароход, подходит к нам парень и просит взять его покататься. Я ему ответила, что наши ребята не возражают. Он спросил меня, где я живу. Я дала ему свой адрес: Борзиковская, против Красного собора. Звали его Павлик. Отец его работал начальником паровозного депо (фамилия его Волынский)... И вот начались ухаживания за мной: то придёт Пётр, то Павлик. Моей квартирной хозяйке Пётр не нравился, а Павлику она симпатизировала. Казаков она не любила. А Пётр был в казачьей форме. Павлик был гораздо выше меня ростом, и, когда я с ним ходила гулять, он ни минуты не давал мне покоя и без конца угощал... Эта назойливость мне надоела. И я решила с ним расстаться, так как поняла: выйду за него замуж, и он к каждому кустику будет меня ревновать; притом, что мы встречались каждый день, я получала от него письма. Вот была любовь! Но пришлось с Павликом расстаться навсегда... В январе 1919 года я с Петром зарегистрировалась. Но его родители не признали нас и заставили венчаться в церкви... Мы нашли себе квартиру.[2] Приехали свёкор и свекровь. И мы справили свадьбу. Родителям его я очень понравилась. Они считали меня образованной и культурной женщиной...». Пётр Афанасьевич Бардадым с 1921 года по август 1937-го работал в различных учреждениях. «Когда в Краснодар пришли белые, мой муж был мобилизован в белую армию, он был писарем на интендантской службе, - рассказывала моя мать в сентябре 1959 года следователю КГБ. -После ухода белых он продолжал работать на той же должности при штабе Красной Армии и был демобилизован в 1921 году».По окончании Гражданской войны в семье Бардадымов начались большие утраты, они связаны с эпидемией брюшного тифа. 23 декабря 1921 года скончалась моя тридцатилетняя тётка Зина (р. 1891 г.), окончившая Екатеринодарское епархиальное училище. Выйдя замуж за Мороза Никифора Патрикеевича, она родила двух сыновей - Александра (191... - 4.УШ.1961) и Бориса (р. 1920 г.). 9 марта 1922 года умер мой дедушка Афанасий Касьянович Бардадымов. 63 лет от роду). Жил он тогда у сына в станице Роговской. А спустя полтора месяца, 25 апреля, не стало дяди Андрея. Ему было 35 лет, оставив на свете, как говорят, «кучу детей» - мал-мала меньше. 17 мая 1929 года дети закрыли глаза своей родной матери Наталии Александровне Бардадымовой (из купеческой фамилии Якунинских), скончавшейся в станице Бриньковской на 67 году жизни от вирусного гриппа.[3]Но эти тяжёлые потери невозможно сравнить с другими, которые лавиной обрушились на род Бардадымовых в 1937 году. С 1930 года по 1933-й Пётр Афанасьевич Бардадым работал в Государственной хлебной инспекции. Летом 1931 года ему «выпала честь» руководить отгрузкой пшеницы в Англию. Советское правительство, заключив кабальные договоры, старалось поддержать свой авторитет на мировой политической сцене и мировом рынке, как держава хлебная, и... неукоснительно выполняющая свои обязательства перед торговыми партнёрами. От порта Ахтари ежедневно отчаливали пароходы с драгоценной кубанской пшеницей.В XVIII веке здесь царили турки, они построили оборонительную крепость Ахтар-Бухтар, в 1774-м штурмом взята донскими казаками. С той поры и следует вести отчёт уже новой, российской истории. Казачья Кубань начала давать столь большие урожаи первосортной пшеницы, что зерно некуда было девать. И нашлись деловые люди, построившие в 1884 году в Ахтарях капитальную пристань с деревянным пирсом, зерновые склады, постоялые дворы, кавказские шашлычные. Рекой полилось кахетинское натуральное вино с «полным градусом». В 1891 году предприимчивый капиталист Луи Дрейфус открыл в Ахтарях контору по вывозу хлеба, начал строить кирпичные амбары с использованием механических грузоподъёмников, а затем и электрических машин в помощь грузчикам-подёнщикам... Тогда и встал вопрос о преобразовании посёлка Ахтари в станицу. В 1901 году этот «Бриньковский отсёлок», помимо усилий местных патриотов, естественно в силу своего быстрого экономического роста «повысился в ранге» - стал станицей.Командировка отца была продолжительной. И отец обожаемую «свою Анечку» в ожидании второго ребёнка не хотел оставлять ни на день и взял её с собою, находившуюся, как говорится, «на сносях». Там я и появился на свет Божий 24 июля 1933 года.1933 год - год народного голодомора. По неточной статистике, эта великая беда, организованная центральными властями, унесла от 4 до 8 миллионов человеческих жизней. Это был настоящий геноцид двух единокровных народностей - русских и украинцев. Историки марксистско-ленинского толка избегают этого трагического вопроса. Даже наша «История без мифов» вынуждена умалчивать о голоде на Кубани, вызванном, конечно, не только неурожайным годом, саботажем и прочими причинами...Документы о запланированных политических репрессиях, как прежде о запланированном голоде на Юге России, стали доступны только по ликвидации тоталитарного режима в СССР. Вот некоторые из них испущенные вниз для исполнения в 1937 году. Ни Господь, ни История этого чудовищного геноцида вовеки не простит!.. В архивном деле ФСБ (по Краснодарскому краю) за № 70986 сохранился ордер на арест Бардадыма П.А., улица Седина, 59, выданный т. Иванову, сотруднику Краснодарского отдела НКВД. Среди ночи пришли. Но оказалось, что по данному адресу проживает Григорий Афанасьевич Бардадым, поселившийся здесь после того, как Пётр Афанасьевич Бардадым, его родной брат, получил другую квартиру рядом в муниципализированном доме полковника Кубанского казачьего войска Дикаленко (улица Котлярского/Седина, 57). А где живёт Пётр? - Рядом. - Проводите нас к нему! - приказным тоном сказали Григорию Афанасьевичу. « Арест! Сказать ли, что это перелом всей вашей жизни? Что это прямой удар молнии в вас? Что это невмещаемое духовное сотрясение, с которым не каждый может освоиться и часто впадает в безумие?» - писал А.И. Солженицын.Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ. Каждый из нас - центр вселенной, и мироздание раскалывается, когда вам шипят: «Вы арестованы!»... «Я? За что?»И четыре белые мужские руки, не привыкшие к труду, но схватливые, уцепляют вас за ногу, за руку, за воротник, за шапку, за ухо - выволакивают как куль, а калитка за вами, калитку в вашу прошлую жизнь захлопывают навсегда. - Всё. Вы арестованы! - Я-а? За что? И ничего святого нет во время обыска ».... Подняли матрасы под 6-летним сыном - не спрятаны ли там антисоветская литература, прокламации? Ничего не нашли нужного - компрометирующего.Забрали документы отца, две фотографии и разную служебную и личную переписку... А в это время его брат Николай уже находился в ссылке в г. Углич Ярославской области. А другой брат Василий был арестован спустя десять дней, 21 августа 1937 года, осужденный 2 декабря Тройкой на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Возможно, только потому, что он был казаком - сыном умершего псаломщика... Отец думал, что его арест - это какая-то случайная, досадная ошибка, всё скоро выяснится, и его скоро освободят, и он вернётся домой к своей семье... Мать, женщина мужественная, тем не менее была настроена не столь оптимистично, сильно переживала, но не теряла бодрости духа. Необходимо было передать в тюрьму посылку. Но как? Ведь она с утра до вечера работала. А возле тюрьмы толпились тысячи людей с сумками, кошёлками и мешками, чтобы своим родным передать необходимое, гак как арестованных забирали в том, в чём они были одеты, то есть в исподнем белье. Очередь тянулась от трамвайной остановки на Широкой до самой Кубани. Но главное - нет денег, чтобы купить кое-что необходимое для передачи. Она обратилась к лучшему другу отца Ивану Николаевичу Пендрацкому, который навеселе, в застольях, не однажды клялся и божился, что он в трудную минуту всегда поможет и отцу, и его семье. И вот настала та минута. Пендрацкий так оказался напуган арестом друга, что растерялся, и на просьбу матери занять «до субботы» (когда зарплата 50 рублей) сказал: «Поверьте, Анечка, в кошельке у меня нет ни рубля...» И мать ушла с горечью в душе: «Правильно говорится: все друзья до черного дня». Эта поговорка стала для неё расхожей, каждодневной, так как на каждом шагу на протяжении десятилетий убеждалась в верности этих горьких слов. День спустя прибежал Иван Николаевич и принёс деньги. Но мама гордо отказалась от них: «Я уже обошлась без вашей помощи». И с той поры впредь никаких отношений с этим жалким человеком она не поддерживала. Может быть, здесь сказывалась её польская гордая кровь...Мой старший брат Леня, ученик 7-го класса, сказал: - Мама, я пойду постоять в очереди. Если надо, то и заночую там... Некоторые жили у тюрьмы по нескольку дней. Очередь тянулась бесконечной живой лентой от Ставропольской до самого обрывистого берега реки Кубани, где находился этот злосчастный «тюремный замок»...« Спасибо Вам за передачу. Получил 2 пачки табаку, 2 пачки махорки, 3 коробки спичек, мыло, трусы, полотенце, портянки, майку, носовой платок.Жив, здоров. Самочувствие хорошее. Не беспокойтесь обо мне. Бельё здесь стирают. Пища хорошая. Целую крепко-крепко. Ваш папа ».1 сентября брат писал своим ученическим почерком:« Папа! Передаём тебе 15 рублей, пиджак, мешок, 2 маленьких наволочки, 1 кусок мыла, спички, 3 пачки махорки, носовой платок и крутильные бумажки.Целуем крепко, крепко. Как здоровье? Бардадым ».И на том же клочке бумаги отец писал: « Дорогие детки и Анечка!Всё получил, за исключением денег. Просите коменданта НКВД (Пролетарская улица), чтобы разрешили передачу мне резиновую подушку, ложку, кружку и чашку для борща. Жив, здоров. Самочувствие бодрое ».Записка от 29 сентября: « Дорогие детки и мамочка! Получил всё полностью, за исключением винограда.Защитника брать. Я ещё не знаю, за что сижу. Жалей деток. Ходит ли Талик в детсад, а Лёня - в школу?.. В следующий раз передадите галифе и коврик паласовый, а через коменданта НКВД - бумагу, карту и конверт. Больше ничего не надо. Здоров. Целую крепко-крепко ».В октябре начались изнурительные допросы отца. Следователь: - Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Дайте показания по этому вопросу. Отец: - Никакой контрреволюционной работой против Советской власти я не вёл и дать показания по этому вопросу не могу. Следователь: - Вы говорите неправду. Нам известна ваша контрреволюционная деятельность против Советской власти. Говорите правду. Отец: - Я должен вновь подтвердить, что говорю правду, так как никакой контрреволюционной деятельностью против Советской власти я не занимался, хотя к Советской власти настроен враждебно. Следователь: - Вы продолжаете быть неискренним... Требуем от вас правдивых показаний... После «физического воздействия» отец заговорил другим языком.Отец: - Я убедился, что следствию известна вся моя контрреволюционная деятельность, поэтому не намерен скрывать и расскажу всю правду. Следователь: - Расскажите. Отец: - Я казак, происходящий из семьи церковнослужителей (отец долгое время был псаломщиком). Я также учился в духовной семинарии, готовился быть попом. В 1918 году, когда наступил призывной возраст, я сразу же стал на сторону белых, поступил в качестве писаря в Управление интендантства. После разгрома белых и восстановления Советской власти на Кубани я остался жить в Краснодаре в надежде на скорый приход белых из-за границы, так как я был убеждён, что Советская власть долго не продержится, не обработал сады и этим заразил колхозные сады; как будто я состою в контрреволюционной повстанческой группе, которая намеревалась свергнуть власть, и за мышьяк. Я не виноват в этом, но меня заставили подписать это, так как следователи жестоко меня пытали, я чуть не умер от пыток. Какая несправедливость и как жестоко поступают некоторые сотрудники на следствии.[4] Однако этого не случилось и поэтому я вынужден был соответствующим образом приспосабливаться к обстановке. Ненависть к Советской власти ещё больше ко мне укрепилась в период наступления на капиталистические элементы и ликвидации кулачества как класса на базе коллективизации. В попытке коллективизации я усмотрел окончательную ликвидацию частной собственности и интереса своих белых казачьих привилегий. Следователь: - Это для вас понятно. Вы расскажите о вашей контрреволюционной деятельности в дегазационном отряде. И дальше шло самообвинение отца и наговоры на самого себя, разумеется, придуманные следователем, включая «признание»:- Да, я непримиримый враг Советской власти и против нее организовал борьбу, являюсь членом казачьей контрреволюционной организации, ставившей своей задачей поднять вооружённое восстание против Советской власти в момент нападения капиталистических государств и в первую очередь фашистской Германии на СССР» и т. д. и т. п.Письмо отца, написанное простым карандашом 12 ноября и с большим опозданием кем-то переданное моей матери. « Я сижу с 12 августа в тюрьме и с 22 сентября ничего не знаю о своей семье.Где Анечка, Лёнечка, Талик? Пожалуйста, передай письмо Анечке или Лёнечке. Буду очень благодарен ».И дальше шло само письмо: « Дорогие Анечка, Лёник и Талик!Я покамест жив. Здоровье моё также ничего. Кушать хочу всегда, так как хлеба 600 гр. не хватает мне. Меня, пожалуй, будут судить скоро и пожалуй, осудят очень строго, хотя я и не виноват. Меня обвиняют в том, как будто по моему приказанию в Темрюке 29 июня с. г. отравлены были 26 человек женщин хлорпикрином; в 1935 году вредительски проводилась дезинфекция складов заготовленного зерна - это брак Бойченко. В 1937 году в Славянской. Я о пытках написал жалобу, но поможет ли это или нет? Мне грозит расстрел. А за что? Такая моя судьба злая. Детки и Анечка, где вы, так как я от 22 сентября не знаю о вашей судьбе. Анечка, жалей деток, а вы детки, слушайтесь маму и будьте сталинцами. Ещё раз говорю вам, что я не виноват в том, в чём меня обвиняют. Принесите мне сухариков и хлеба, так я очень голодаю (что-то в тексте дописано не разборчиво. - В. Б.)... Я видел в тюрьме Васю (брата), но не разговаривал с ним. Как зло поступила с нами судьба. Я никогда не думал сидеть в тюрьме, так как положительно никому не сделал вреда. Следите за моим судом, не забывайте и не проклинайте меня. Я жил только вами и для вас. Умру с мыслью о вас. Живите счастливо и будьте здоровы. Прощайте, быть может, навеки. Привет тебе Анечка, жалей деток... Целую крепко, крепко. Прощай ».[5]21 ноября 1937 года следователь сержант Воскобойников[6] добился-таки от обвиняемого «полного признания» и физически принудил моего отца поставить своё имя под насквозь лживой и возмутительной фразой: «В своих контрреволюционных преступлениях признаю себя виновным». И далее: «Записано с моих слов правильно, мною прочитано». И вот - подпись моего отца, столь знакомая и дорогая мне по документам родителя, хранящимся в моём личном архиве, - подпись, как вечная горькая память его чистой души...Выписка из протокола Тройки за № 14 от 27 ноября 1937 года гласила: «Бардадым Пётр Афанасьевич, сын псаломщика, белогвардеец, служащий, до ареста - начальник дегазационного взвода, обвиняется в том, что являлся участником контрреволюционной повстанческой организации».Постановили: Бардадыма Петра Афанасьевича расстрелять с конфискацией лично ему принадлежащего имущества. 7 декабря приговор был приведён в исполнение, о чём сообщал начальник 3-го отдела У НКВД сержант госбезопасности Бобров. А матери сообщили, что П. А. Бардадым осуждён на 10 лет без права переписки. И мы до 1989 года, то есть полвека, не знали, что значит эта формулировка «на 10 лет без права переписки»...В 1959 году по заявлению моей матери разбором уголовного дела моего отца П.А. Бардадыма занялся следователь следственного отдела Управления КГБ при Совете Министров СССР по Краснодарскому краю лейтенант Тихомиров. Были опрошены сотрудники, работавшие с отцом, допрошена мать Анна Васильевна Бардадым. Она сказала: «Я прожила с мужем очень хорошо. За всю нашу совместную с ним жизнь я никогда не слышала от него какого-либо недовольства на Советскую власть. Ему и незачем было питать недовольство, потому что Советская власть ему ничего плохого не сделала».Все люди, допрошенные следователем, в один голос говорили одно и то же: «Выдержанный, спокойный, справедливый человек. Добросовестно относился к своей работе. Его все сослуживцы уважали и он приобрёл себе заслуженный авторитет».Обстоятельно и всесторонне проанализировав уголовное дело отца, лейтенант Тихомиров писал: «Учитывая, что Бардадым Пётр Афанасьевич, как установлено проверкой, был в 1937-м арестован и осуждён необоснованно, полагал бы:Постановление Тройки У НКВД Краснодарского края от 27 ноября 1937 года в отношении Бардадыма Петра Афанасьевича отменить и дело на него прекратить в соответствии со ст. 5, п. 2 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик ».С заключением лейтенанта Тихомирова вполне согласился начальник следственного отдела того же ведомства полковник Маракушев... 5 октября 1959 года последовал в краевой суд протест по делу отца за подписью Государственного советника юстиции 2-го класса И. Баранова. 28 ноября того же года Президиум крайсуда отменил постановление Тройки, и дело об отце моём прекратил за недоказанностью обвинения, более того, за отсутствием в его действиях состава преступления. 17 декабря 1959 года мать получила об этом справку и уведомление из Первомайского ЗАГСа г. Краснодара о том, что её муж Бардадым Пётр Афанасьевич умер 19 августа 1944 года от острого малокровия (обычный формальный стандарт того времени), о том же записано в книге актов гражданского состояния от 11 февраля 1960 года. Но в дальнейшем эта запись была зачёркнута, и написано - «расстрел».
Примечания: Одна беда в дом не приходит: пришла беда - открывай ворота, так случилась и с нами после ареста отца. Семьи арестованных подвергались выселению из квартир, тем более если квартира была хороша, в кирпичном доме, многокомнатная. Мать об этой угрозе знала и поэтому приходила домой только ночевать. Но однажды, уже в сентябре, она пришла днём, чтобы взять кое-какие вещи для передачи отцу. А тут её ожидала полуторка, работник из домоуправления и грузчики. Протестовать было бесполезно. Мебель, ковёр, кровати и всю домашнюю утварь, увязав в узлы, погрузили в кузов. И машина тронулась. Меня, малыша, шофёр приветливо потрепал по кудряшкам, улыбнулся, подсадил и сам, усевшись, взял к себе на колени. Я, несмышлёныш, радовался, сидя в кабине, когда машина набрала скорость и мчалась по грунтовой дороге. Куда? Я и сам не знал, выглядывая в окошко и дыша свежим ласкающим ветерком. Нас выгрузили в станице Пашковской, возле какой-то убогой казачьей хаты. Там, среди станичной тишины, я, малыш, был предоставлен самому: мать на работе, брат в школе. Я ощущал большое счастье на улице Кутовой, где мы несколько позже поселились. Улица заросла кудрявым спорышом, травкой-муравкой с узенькими протоптанными тропинками по краям и на проезжей части; в распутицу Кутовая превращалась в болото с глубокими колдобинами, где любили барахтаться свинюшки, а в вёдро - волны засохшей грязи. Эта неширокая улица, полная «поэзии», окружённая белыми хатками, с одной стороны прилегала к Карасуну, а другой уводила к Кубанским плавням, заросшим высокой плакучей ивой, кугой и очеретом, и к огромному голубому озеру. С кружащими ширококрылыми чайками, которые в памяти моей живут и поныне, но все мои старания найти его «в натуре» оказались тщетны: этот загадочный водоём исчез с лица земли, и напрасны были мои усилия хотя бы ещё раз поглядеть на него в блеске южного дня...Бродя по зелёным улочками и переулкам, я однажды набрёл на пустую большую площадь, где, как узнал в дальнейшем от жителей, казаки мечтали выстроить ещё один Божий храм вдобавок к тем двум, что уже сияли в пашковском небе своими золотыми куполами и крестами, славя имя Христа Спасителя. И тут, справа, увидел огромное кирпичное здание с выходом под ажурным кованым козырьком и на стене подпись: «Школа». Я смело поднялся по ступенькам и вошёл в длинный полутёмный коридор.- Ты что, мальчик? - вдруг услышал я ласковый женский голос-колокольчик. - Записаться пришёл? - я обомлел от неожиданного вопроса - от возможности учиться и ответил: - Да, - смело сказал я. - Ну, войди в класс и расскажи о себе: кто ты, сколько тебе лет. Я всё рассказал. Ты ещё маленький, тебе не исполнилось семи... - Запишите меня в школу, я хочу учиться. Заведующая засмеялась. - Ну что ж, учись... Так я стал учеником, не достигнув положенных по правилам приёма восьми лет... Моей первой учительницей была Нуарет - красивая девушка с белым лицом и чёрными добрыми глазами. Учился я хорошо. Но так как не было ни мамы, ни брата, то я допоздна задерживался в школе и, посаженный рядом с учительницей на стуле, под её присмотром навалившись на письменный стол, выводил буквы русского алфавита, малевал цветными карандашами домики и смешных человечков. Сидеть в такой позе было неудобно задрать голову и заниматься чистописанием и рисованием. Тогда я взбирался на колени ласковой Нуарет и так увлекался своим делом, что порой забывался, где я нахожусь, а я называл учительницу мамой, такой она стала близкой моей душе. И юная Нуарет не поправляла мою ошибку... Я и поныне сожалею, что не узнал полного имени своей первой учительницы, так как пробыл в пашковской школе всего один год... Когда браг Лёня вернулся из школы домой, то увидел дверь нашей квартиры заклеенной крест-накрест бумажными лентами и опечатанной сургучами. Что случилось? Где мама и Талик? Соседка Таисия Николаевна Кищенко рассказала всё «как на духу» с охами и ахами. Брат заплакал.- Как и где их найти? И где мне ночевать? - гнев душил мальчишку. - Ты, Лёнечка, успокойся. У меня заночуешь, - утешила его добрая женщина... И вспомнился мне рассказ тёти Елизаветы Афанасьевны, учительницы станицы Бриньковской, когда её ученик, после расстрела его отца и деда, доведённый до отчаяния, так возненавидел Советскую власть, что решил совершить над собой «суицид»: в сарае накинул на шею налыгач и повесился. Таким жестоким способом наивный казачонок выразил свой протест.Но мой брат был более мужественным подростком. Он замкнулся в себе. Стал ночевать, где удастся: то у дяди Жоры (Григория Афанасьевича), то у одноклассников, а то и вообще «под забором», покамест не нашла его мать и не увезла в станицу Пашковскую, где ей удалось найти комнату на улице Кутовой, в хате репрессированного казачьего урядника Семака. В хате гулял ветер, как говориться одни буйные ветры по углам перекликались. А дело шло к зиме. Мать раздобыла «буржуйку» (железную печку), вывела дымовую трубу в форточку. Вечером раскладывала огонь и обогревала эту убогую квартиру. Пока печь топилась - было тепло. Но за ночь так выдувало в оконные щели, что не хотелось вылезать из-под ватного одеяла. Общем, слава Господу, зима тот год выдалась сиротская...Мне было одиноко без мамы коротать долгие летние дни, а зимний день ожиданий, когда же она придёт, казался целой вечностью. Зато, дождавшись её, получал большой сдобный «молочный» пряник - моя мальчишеская заветная мечта. Но в это трудное время на нашем печальном житейском пути встретилась замечательная женщина Елена Владимировна Людкевич, родом из Ростова-на-Дону. Её мать была нахичеванской армянкой, а отец - русский. С первой же встречи я полюбил Елену Владимировну и стал ласково называть её бабушкой, так как не знал своих родных бабушек, умерших до моего рождения. Эту 54-летнюю женщину после ареста её мужа тоже выгнали из городской квартиры и, как и нашу семью, отправили на поселение в станицу, сбросив на землю её домашние вещи возле какого-то казацкого подворья. И она поселилась в чужой хатке ущемленной казачьей семьи, неказистым фасадом своим выходившим на улицу Краевую, с завалинкой, подмазанной кизяками и выбеленной извёсткой.Теперь я, беспризорный ученик, имел и пристанище, и присмотр. Бабушка и накормит меня, и напоит, и уложит на кушетку отдохнуть после сытного обеда со словами: «Пусть завяжется жирок». Жить мне стало уютно и хорошо в этом суровом мире беспощадной борьбы и морального угнетения, когда в каждом человеке власти видели «недобитого кулака» и потенциального врага народа.И моей милой бабушке было приятно общаться с «послушным и красивым мальчиком», всегда умытым и аккуратно причёсанным, в своём нарядном костюмчике, сшитом её заботливыми руками из того куска чёрного бархата, подаренного дядей Григорием Афанасьевичем...Спустя два десятилетия моя сентиментальная бабушка вспоминала о том времени, когда я «сладко пел ей» какую-то детскую песенку - пел, когда она болела.3 июня 1953 года мать писала мне: «Нужно в конце июня ехать в отпуск, дальше тянуть нечего, да и незачем. Бабушка не дождётся тебя. Говорит, как увижу Талика, так можно уже и умирать».[1]16 мая 1955 года я, вернувшись из Североморска на берег Белого моря, ударился в воспоминания о прошлом далёком: «Там, в Пашковской, где мы жили, всё разрушено, трудно даже установить, где стояла наша хата. Детские впечатления прочны и остаются на всю жизнь. На меня оказала большое влияние жизнь в станице - несомненно. Потом переезд в город. Школа. Оккупация. Чудесная осень 1942 года, которую мне всегда жаль почему-то. Трудное время. Освобождение и т. д. - всё проносится перед внутренним оком, -«и сладко, и больно...».
Примечания: СЛЁЗЫ МАТЕРИ Моя мать была гордой, волевой, мужественной женщиной, добросердечной и отзывчивой на чужое горе, на людскую беду. И её «любовь к людям» не являлась сентиментально-слезливой, но по слову Л. Толстого - «деятельной»: она старалась оказать практическую помощь нуждающемуся...Я никогда не видел её слёз. Наверное, она их прятала. Только один раз, это было, быть может, спустя лет десять как она стала вдовой после ареста и расстрела отца (о чём она не знала, разве только видела плохие сны). Остаться в 40 лет вдовой - тяжело. Вдруг она загрустила -затосковала, вспомнив о своём разрушенном семейном счастье. По московскому радио пел Фёдор Иванович Шаляпин. Да так трогательно пел, что без волнения слушать его было невозможно: О, где вы, дни любви, Сладкие сны. Юные годы весны? Где шум лесов, пение птиц, Где цвет полей, Где серп луны, Блеск зарниц, - Всё унесла ты с собой - И солнца свет, и любовь, и покой, - Всё, что дышало тобой лишь одной...[1]
Моя мама, Анна Васильевна Мазурок Екатеринодар, 22 октября 1917 г. Фотография, подаренная Петру Бардадыму с его автографом; «Меmento mori» («Помни о смерти»)И дальше великий Шаляпин продолжал «терзать сердце» своим неповторимым искусством пения - пел «Сомнение» М.И. Глинки.Минует печальное время, Мы снова обнимем друг друга, И страстно, и жарко забьется воскресшее сердце, И страстно, и жарко сольются С устами уста... Поистине: музыка - лучшее утешение для печального сердца. И тогда (только тогда!) я вдруг увидел, как в глазах матери сверкнула слеза. «Соломенная вдова» истосковалась в ожидании мужа: ведь прошло десять лет, а от него не было никакой весточки. Когда же он вернётся?.. Да жив ли он?.. Увы, власти обманывали её, когда она делала запросы о своём муже. Увы, она не знала, что стала настоящей вдовой 17 декабря 1937 года, когда её мужа, а моего отца расстреляли как врага народа...Некоторые «сердобольные и милосердные» говорили: «Что ж, было такое время! Всё надо забыть и простить!» Кому - убийцам? Люди в молитвах могут простить. Но не Всевидящий Господь. Там прощения не будет! Н.М. Карамзин сказал: «История злопамятнее народа».Жизнь моей матери не задалась - сложилась неудачно. С 5-летнсго возраста оставшись сиротой, а с 6-летнего - круглой сиротой на попечении родного брата Дмитрия, который, в сущности, сам ещё был подростком. Затем она попала в детский сиротский приют при Лескинском женском монастыре, где её, сиротку, полюбила начальница и на праздники дарила «конфеты, мазурки и пряники». А подросшую 15-летнюю девочку брат определил в Лескинское сельскохозяйственное училище, где она проучилась 3 года и получила своё единственное образование агронома. Имея звонкий певучий голос, мать пела в церковном хоре, за её красивое пение особо жаловала Анечку Мазурок и на Простельные праздники, когда церковная служба шла всю ночь, за свою старательность и звонкоголосость получала от матери изумительные щедрые подарки, которыми она делилась с подружками по спальной комнате (будуару). В эти высокоторжественные дни в монастырь кроме богомольцев наезжало много господ-благотворителей, которые буквально обогащали скудную монастырскую казну. Они жертвовали и деньги, и земли, и вещи. А после богатого стола, специально накрытого для них, с ягодными густыми наливками и монастырскими выдержанными винами, разносолами и мясными блюдами наступал «особый раут»: подвыпившие благотворители начинали ухаживать за красавицами монашками, которые неизвестно по каким причинам и за какие грехи оказались за высокими каменными стенами монастыря. Казалось бы, им следовало жить в миру и, выйдя в замужество, растить детей, так нет же, они молоденькие, свои красные юные дни проводили в суровой и затворнической обстановке, порой вздыхая о волюшке и женихах... Разумеется, оргии не было: игуменья -старая дева - строго следила за нравственным поведением воспитанниц, принявших постриг. Однако матери в весёлые праздничные дни иногда приходилось видеть неприглядные сценки, оставившие в душе её мрачный след на всю жизнь. Выходило по поговорке: «Днём монашка, а ночью ногами машет»...После окончания училища, в 1915 году, мать была отправлена на монастырское подворье в Петроград. А затем - Владикавказ, Пятигорск, Екатеринодар... Вышла она замуж за молодого кубанского казака, влюбленного в неё, и настали для «Анечки» (иначе её не называл отец) счастливые времена. Их семейный очаг был полной чашей - жили безбедно, принимали станичных родственников (которые жили у них на «полном пансионе»), гостей. Хлебосольство, добродушие и веселье царили в счастливом доме. А по вечерам устраивались импровизированные концерты - скрипка, мандолина и балалайка, профессионально звучавшие в руках любителей музыки, украшали эти дружеские встречи.Матушка лелеяла двух сыновей, закармливая модным тогда гоголь-моголем, в дальнейшем само это ненавистное слово «повергало в страх» братьев...И тут грянул 37-й год, дотла разрушивший устоявшийся уют счастливой семьи... Арест отца. Неприглядное поведение брата, сведшего знакомство с испорченными подростками, как и он, потерявшими своих отцов в сибирских дебрях на лесоповалах или в тюрьмах, с загадочными приписками в обвинительных заключениях: «Осуждён на 10 лет без права переписки». Выселение в станицу Пашковскую. Судебные затяжные процессы, желание вернуть в городе незаконно отобранную квартиру. Оккупация. Облава, из которой мать едва вырвалась живой по добродушию полицая, сжалившегося над бедной вдовой и её 11-летним сыном.В голодные военные и послевоенные годы матери, женщине интеллигентной, пришлось на Новом базаре торговать овощами, а потом понедельно (с утра до вечера) стоять за прилавком в холодном магазине (бывшие лавки Хаспековых), утеплив себя шерстяным домотканым платком, ватником, плотными ватными брюками «мужского фасона», ноговицами, а то и сибирскими валенками. Одна её знакомая - из рода репрессированных Морозовых, увидав матушку в качестве «торговки», - в таком затрапезном виде, - не могла сдержаться: «Анна Васильевна, Боже, как вы опустились!» И крупные слёзы побежали по её щекам. Эта женщина знала мою мать в пору её цветущей молодости и замужнего счастья... Только ради меня милая моя матушка работала в магазине, чтобы прокормить «единственного». При её щепетильности и честности могла стать продавцом? Кое-кто из её знакомых мог зло подумать: конечно, за счёт обмера и обвеса она живёт и хорошеет... Матушка довольствовалась малым - «естественной убылью», предусмотренной торговыми нормами. При всей своей бедности ей удавалось что-то выкроить из своего скудного достатка своим голодающим друзьям. Великое горе - потеря сына: и мать испытала его в полную меру, получив извещение от военкома «пропал без вести». И тут неожиданная радость: сын Лёня - живой, но под другим именем... Встреча в станице Бриньковской. А затем его долгое молчание, которое оказалось вечным... 4 июня 1952 года, когда я отбывал срочную службу в Военно-морском флоте и жаловался на упорное молчание давних друзей (а то в то время, когда шла проверка моей личности, кто я такой -«что за птица», и какова моя родословная, мать душевно делилась со мной своими мыслями, «чтобы я на будущее был осторожней, - писала она, - как в своих выражениях, так и в своих друзьях-приятелях. Ведь все друзья-приятели до чёрного дня; друзья познаются в несчастии - и от этой истины никуда не уйдёшь. - И продолжила: - Но мать одна, она всегда с тобой - и в несчастии, и в радости, какой бы ты или другой по отношению к ней ни был, хорошим сыном или плохим...»
После работы вечерами мы допоздна ходили в Чистяковской роще - по аллеям Сосновой, Берёзовой, Платановой. Душа отдыхала от дневной сутолоки... * * * * * * * * * * Когда неторопливою походкой Иду в раздумье меж кустов калин, То в памяти, бедой неопалим, Окликнет вдруг отец светло и кротко. Взметнутся травы, Вспыхнет луч короткий И высветлит среди разломов глин Старинный жёрнов. Треснувший кувшин И чей-то след на позабытой тропке. И вздрогнет сердце. Дума оживёт: Хожу не но земле -По праху предков, По их грудным гудящим гулко клеткам, По их рукам, хрустящим, как живые. Не смоют годы памяти, доколь Во мне живёт осознанная боль. * * * * * * Лишь мать на стол положит каравай - Мне синие глаза твои приснятся: Мы будто в поле, где трезвонит май, Где васильки глазеют и резвятся. За выгоном — цветущий лес акаций, В высоком поднебесье - птичий грай. Любую из тропинок выбирай - Ей у меня в объятьях оборваться! О, юное дыхание ветвей! И мы с тобой такие молодые, Как будто бы початки налитые В зелёных сильных пазухах стеблей! В.П. Бардадым
Примечания: |
|
| ПЕРЕВОДЧИК СТРАНИЦ САЙТА (Translator of pages of a site) | |
|
СТАТИСТИКА
|
|
