УВАЖАЕМЫЙ ЧИТАТЕЛЬ!

Роман «Шумят тополя у лимана» – это трилогия и посвящён в основном важнейшим событиям из истории Кубани, Украины, Белоруссии и, в частности, станицы Бриньковской, города Сталино (Донецк Донецкой области) и др.

При написании романа был использован достоверный исторический материал, но это не натуралистический пересказ событий, а художественное произведение.

В романе охватывается вековой период жизни нашего государства (1887 – 1987 г., то есть дореволюционный и весь советский период с экскурсом в далёкое прошлое).

Создавая роман, автор на протяжении 30 лет изучал архивные документы, собирал воспоминания участников и очевидцев событий. Многие годы сам был свидетелем происходящего. Обобщив и обработав собранный материал, автор в художественных образах попытался показать жизненные явления, процесс формирования человека, как личности, осветить вопрос общественных отношений между людьми ушедшей эпохи.

Герои романа – это выходцы из народа, прообразом которых стали земляки автора.

В романе свыше 1000 разнообразных персонажей, характеров, массовые сцены, трагические и смешные эпизоды…

Отрывки из романа печатались в различных изданиях.

На литературном конкурсе "Лазоревая степь",посвященному 100-летию со дня рождения М.А. Шолохова были отмечены "Дипломом" и памятной медалью.

Автор искренне будет благодарен всем за отклики и объективную критику, которые Вы можете изложить на этом сайте в " ГОСТЕВОЙ КНИГЕ"(меню вверху).

И.А. Извозников

ШУМЯТ ТОПОЛЯ У ЛИМАНА
(ОТРЫВКИ)

Глава 1

«Осмелели, – с горечью в душе подумал Андриан Андреевич, глядя вслед Варварову. – Ещё полгода назад рад бы был уступить дорогу, а ныне ишь как попёр – не догонишь. Эх, Аннета, Аннета, что ты доню натворила…».

– Гони на станцию. Чего мешкаешь?! – в сердцах прикрикнул Андриан Андреевич на своего кучера и, тяжело дыша, откинулся на спинку сидения...

Глава 2

Глава 4

В это время к уряднику подошёл молодой казак, лицо которого Степану показалось знакомым, и прошептал:

– Одна из лошадок забрёхана с ночи грязью…

Второй, незнакомый Степану казак, неожиданно вышел из-за перегородки закутка, и что-то поднял за спиной Степана.

– На, возьми, а то затеряется в сене.

Степан недоумённо взглянул на казака и как-то безразлично ответил:

– Не моё это…

Демид Михайлович сразу признал то, от чего отказался Степан

– Знамо дело, не твоё! – с гневом приступил он к Степану.– Этот кисет накануне я подарил Афанасию, а ты, тать, душегубец, убил и ограбил его! Вон и кровь на рукаве.

Степан только сейчас увидел ржавые пятна на манжете рубахи, и снова мелькнуло в голове: «Наталья?» Он на мгновение прикрыл глаза и отчётливо увидел её лицо. «Уходи, уходи…» – повторяла, усмехаясь, она. Но мог ли Степан сказать, откуда кровь? Нет, не мог! Был ли у него другой выход? Нет, не было!..

От отчаяния Степан вскочил на ноги и, подавшись вперёд всем телом, прокричал в лицо Хорошило:

– Не повинен я!

Казаки тут же схватили его с двух сторон за руки.

– Ну-ну, не балуй!

В спальню к Наталье, несмотря на свои пышные округлости тела, словно пух, влетела напуганная Аграфена.

– Ой, Наталья Демидовна! Что деется, что деется… Степан-то наш, Степан… воронежских Афанасия с Парамоном насмерть загубил!

В груди Натальи защемило и запекло так, точно её огнём пронзило. Она соскочила с постели.

– Как?.. Когда?.. Не может быть…– растерянно воскликнула она.

– Верно, верно…. Урядник с казаками приезжали…. И кисет нашли…, и рубаха в крови, уж и забрали его, повезли…. Страх-то какой!

Наталья стремительно распахнула двери в зал, стрелой перелетела его и босая, в одной ночной сорочке, выбежала на мокрое крыльцо. Увидев, как по дороге из усадьбы на линейке увозят её счастье, она обхватила голову руками и, качаясь из стороны в сторону, диким пронзительным голосом закричала:

– Нет!..

Обезумев, побежала следом, но, пробежав несколько метров, поскользнулась и упала в грязь...

Глава 9

...Выехав из усадьбы на развилку дорог, Николай направил лошадей в сторону Бриньковской. Дорога завиляла вдоль берега, повторяя контур реки. Слева от дороги до самой балки тянулись ровными рядами шпалеры виноградника, а справа грустно шумели сплошные камыши. За ними переливалась серебром гладь древней речки Бейсуг. Шум камышей то нарастал, то замирал. Казалось, что кто-то очень большой тяжело вздыхает.Несмотря, на казавшуюся безмятежность, и река, и камыши были полны тайной жизнью. Внезапно обок дороги сорвался чирок и лихо просвистел в сторону реки. В тот же миг из камышей с шумом снялся табунок лысок. Чиркая кончиками крыльев, поверхность воды, они полетели так низко, что, казалось, будто они не летят, а бегут наперегонки. Не один раз уже пуганные они отлетели немного к середине реки, опустились на воду и стали медленно возвращаться обратно.

Кони шли неторопливо – медленным шагом. Сидящие на линейке ехали, молча, лишь Николай изредка понукал лошадей. Искоса поглядывая на связанного Степана, он злорадствовал про себя: «Допрыгался байстрюк…». Но внутренний голос возражал ему: «Да никакой он не байстрюк…, а злишься ты на него за то, что весной на сборах Степан обошёл тебя на скачках на целую лошадь, а ты приплёлся у него на хвосте…»

– «Да если б у меня был хорошиловский Сокол…»

Степан, полулёжа на боку со связанными за спиной руками, думал о своём. Он тщетно пытался выстроить всю цепочку событий вчерашнего вечера: «…Вечером я пошёл проводить «воронежских»…. Так? Так! По пути, в хуторе у Бурячихи, взяли табаку и водки…. Так? Так! На краю хутора под обгорелым, разбитым два года назад грозой тополем, посидели на дорожку. Немного выпили…. Так? И это верно! Небо было затянуто сплошными тучами, поэтому темнело очень быстро. Со всех сторон вспыхивали зарницы – заходила гроза…, так…, так… Дядьку Афанас заторопился, а Паромон уговаривал его вернуться и пойти утром…, и они поссорились …. ..? ..? ..?

А вот, что было дальше, Степан никак не мог вспомнить. В голове всё перемешалось. Степан перекатился на правый бок, расслабленно вытянул ноги и открыл глаза. К балке ещё не спустились, поэтому отсюда с пригорка хорошо был виден вдали противоположный правый берег, вершина которого уже была подсвечена восходящим солнцем. А совсем рядом всё также монотонно шумели камыши. Степан знал, что где-то в глубине этой шумящей массы таились свирепые секачи, лисы, еноты и прочая живность.

Взгляд Степана на мгновение прикипел к этим, с детства знакомым, неоглядным просторам. Глядя поверх камышей, он впал в забытье. Его охватило такое состояние, при котором кажется, что ты медленно глохнешь. Когда вместо различных звуков природы ты слышишь в ушах только стук собственной крови…

Ещё через секунду Степан вернулся в реальную жизнь. Недоумённо посмотрев на сидящих впереди казаков, он повернулся на живот, приподнял голову и посмотрел на медленно удаляющуюся усадьбу. Затем его взгляд скользнул на дорогу и обнаружил позади линейки следы от колёс, глубоко врезанные в землю, и взорванные ямки – следы от копыт. По этой дороге он с детских лет ходил пешком, ездил на лошади, но сейчас она ему показалась чужой, незнакомой, и ведущей одному богу известно куда.

Он опустил голову и уткнулся лицом в пахучее сено. И сразу вспомнилась Наталья. «Господи, как же так…, что же делать…?» «Бежать!» – вдруг кольнуло в голове. – Изловчиться, спрыгнуть с линейки и бежать! Лишь бы успеть вскочить в камыши, а там будь, что будет…»

«Вспомнил, вспомнил…» – завертелось в голове – «когда Парамон начал возражать и уговаривать старика остаться, мимо по дороге проскакали кони. Всадников было трое или четверо… трое или четверо…? Нет, не припомню – стемнело уже…». Степан опять прикрыл глаза и даже попытался приподняться, будто хотел рассмотреть всадников в темноте, но лишь беспомощно заёрзал на месте.

– Ты чего? По нужде, что ли? – спросил Влас Пантелеймоныч Степана.

– Да, да… кони, кони…, – думая о своём, машинально произнёс Степан.

– Останови, пусть сходит до ветру, – сказал урядник Николаю. Николай натянул вожжи. Кони будто только этого и ждали. Они резко стали, потом чуть попятились, опустили головы и стали щипать пожухлую траву.

– Помоги ему, Григорий, сойти, – промолвил Влас Пантелемоныч, а сам, по-молодецки соскочив с линейки, будто ему не пятьдесят с гаком, крякнул и поковылял в виноградник.

– Это, что же, прикажете мне и портки ему снимать?

– Да развяжи ему руки, куда денется, – не оборачиваясь, откликнулся Влас Пантелеймоныч.

Григорий подошёл к Степану и, не глядя ему в глаза, развязал верёвку на руках. Степан снял с себя верёвку, размял руки на запястье и сел на край линейки, свесив ноги.

– Ну, ты, таво, много не рассиживайся. Давай по-быстрому…

Степан опустил ноги на землю. Отряхнув с коленей сенные остатки, выпрямился и, расставив руки в стороны, потянулся. Потом, взглянув по сторонам, медленно направился к камышам.

– Э – э – э …? Эй, ку-да, ку-да…? – забегая перед Степаном, закудкудахтал Григорий, выставив перед ним своё ружьё, как шлагбаум.

Степан остановился и посмотрел на Григория таким взглядом полный ненависти, что тот невольно отшатнулся, оступился на бровке невысокого обрыва и слетел вниз, уронив при этом из рук ружьё.

Степан, не раздумывая, тоже спрыгнул вниз и, подхватив с земли ружью, ринулся в камыши. Всё произошло так стремительно, что Николай, который в это время, нагнувшись, поправлял упряжь, не сразу сообразил, что произошло. Ни Григория, ни Степана нигде не было видно. Только Влас Пантелеймоныч, выбегая из виноградника, кричал своим громогласным голосом:

– Стой! Держи его! Де-ержи!

Ему было трудно бежать, потому, как левой рукой он придерживал штаны, которые не успел одеть полностью, а правой никак не мог достать из кобуры свой наградной браунинг. Добежав до бровки, урядник притормозил и наконец-то достал оружие, но уже было поздно. То ли для успокоения совести, то ли машинально, но Влас Пантелеймоныч всё же дважды выстрелил в камыши. Выстрелы отозвались гулким эхом и в тот же миг вся, какая была по близости дичь, взлетела над рекой и заметалась в воздухе. Камыши затрещали: и слева, и справа – это разбегалось, до поры до времени притаившиеся, зверьё.

– Кажись, попал, – не глядя на казаков, неуверенно произнёс Влас Пантелеймоныч, – надо сходить поглядеть, может живой…

Казаки нехотя поснимали сапоги, подсучили до колен штанины и, осторожно ступая по колючим камышинкам, вошли в заросли камышей. Зайдя по колени в воду, и ничего не обнаружив, решили разделиться: Григорий пошёл левее, Николай взял правее. Он нащупывал ногами в воде кочки, старался осторожно становиться рядом в илистую почву дна и внимательно смотрел вокруг.

– Вот, чёрт! – услышал он за спиной голос Григория и оглянулся.

– Что там?

– Да пиявки, будь они не ладны. Я их ужасть как боюсь. Ой-ё..!

Николай повернулся, чтобы продолжить путь, и тут неожиданно увидел Степана. Он будто из воды вырос. Николай на мгновение оцепенел. Степан стоял чуть поодаль в камышах, и в правой руке держал наперевес ружьё Григория, а указательным пальцем левой руки, прижатым к губам, он недвусмысленно подавал знак Николаю, чтобы он молчал.

– Ну, что там у вас?! – донёся с берега голос урядника.

Степан, не спуская глаз с Николая, молча, покрутил головой из стороны в сторону и вновь приложил палец к губам.

– Ни-ко-во…, может течением унесло! – отозвался Григорий.

Николай был не из трусливых казаков, но и умереть вот так по глупости не в бою, а от пули байстрюка не хотелось. «Да Бог с ним, – промелькнуло в голове, – всё одно паймають» «А если дознаются, что умолчал?» «А кто потом докажет…»

– И тут не видать! – крикнул он слегка осипшим голосом.

– Ладно, идите назад...

Глава 10

...Влас Пантелеймоныч, оставшись на берегу, не находил себе места. Он: то топтался на месте, нервно покручивая широкие усы, то спускался вниз к камышам до самой воды, то перемещался вдоль берега, заложив руки за спину. Пять шагов в одну сторону, пять обратно.… Он обдумывал всевозможные варианты, как представить о случившемся начальству. Но, как ни крутил, а выходило, что он виноват, он упустил злодея.

Из камышей первым показался Григорий, а следом за ним и Николай.

– Ну? – посмотрел на них вопрошающим взглядом урядник. Николай развёл руки в стороны и опустил глаза.

– Ай, упустили, значит, – хлопнув себя ладонью правой руки чуть выше колена, с досадой произнёс Влас Пантелеймоныч. – Как же это вы не доглядели, значит?

Казаки стояли, виновато опустив головы. Они стояли перед урядником, как подростки перед отцом, который бранил их за то, что ходили без спроса на рыбалку. Босые, вымазанные тёмно-серым илом и облепленные камкой ноги, подвёрнутые до колен мокрые штаны, как бы подтверждали это. Казалось, будто они и в самом деле ловили не преступника, а сазанов или карасей.

– Надо, значит, эта… ехать в станицу, значит…. Поднимать людей, и искать, искать…. Не мог, значит, он испариться…, – сказал задумчиво Влас Пантелеймоныч, то ли себе, то ли стоявшим казакам. Он ещё раз взглянул в сторону камышей, тяжело вздохнул и направился к линейке. Григорий и Николай переглянулись и, не сговариваясь, быстро подобрали свою обувь и тоже поспешили к линейке.

Некоторое время ехали молча. Каждый думал о своей беде. Каждый понимал, что Степана надо найти. Хоть живым, хоть мёртвым, а надо найти. Григорий переживал из-за утраченного ружья. Николай из-за своей слабости. «Поступился совестью – струсил, отпустил убийцу». Влас Пантелеймоныч из-за своей оплошности. «Позор на всю округу. Узнают старые казаки – засмеют. Им только дай повод…».

Миновав кладбище, дорога пошла под уклон. Кони, подталкиваемые линейкой, зашагали веселей. Переехав по небольшому мостику балку, стали подниматься вверх. Справа и слева от дороги бродила живность. Переехав толоку, свернули влево в переулок,

и вскоре очутились у дома правления.

Григорий придержал коней у самого крыльца, и Влас Пантелеймоныч проворно соскочил с линейки. В спешке он забыл даже счистить грязь на сапогах. Оставляя следы грязи на чистых, до бела выскобленных ступенях деревянного крыльца, он вошёл в коридор. Сидевший на лавке дежурный казак, увидев урядника, вскочил и вытянулся в струнку.

Находясь в удручённом состоянии, Влас Пантелеймоныч даже не взглянул на дежурного. Он сразу толкнул ладонью дверь с правой стороны, ведущую в кабинет атамана. Но дверь оказалась запертой. Влас Пантелеймоныч приподнял голову и вопросительно взглянул на дежурного. Казак продолжал стоят на вытяжку, как не живой. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Влас Пантелеймоныч толкнул дверь в канцелярию, и дверь со скрипом открылась внутрь.

Канцелярская комната была просторной и светлой. Два больших окна хорошо освещали её. Справа у перегородки, отделяющую комнату от коридора, стояли два деревянных шкафа без дверей. На полках аккуратными стопками лежали разные циркуляры и прочие подобающие бумаги. В левом углу, у окна, за небольшим столом сидел средних лет мужчина. Это был Аксентий Фролович Загуба – помощник атамана.

Увидев урядника, он вышел из-за стола и, расплываясь в улыбке, пошёл ему навстречу. Влас Пантелеймоныч взглянул оценивающим взглядом на приближающего к нему холённого, с аккуратно зализанными на бок волосами, мужичка. Его взгляд скользнул по помощнику сверху донизу, и остановился на начищенных до блеска хромовых сапогах. Сапоги остановились в метре от сапог Влас Пантелеймоныча, и он с ужасом посмотрел на свои ношеные переношенные. Они были измазаны густой серо-бурой грязью.

Влас Пантелеймоныч почувствовал, как кровь приливает к лицу. От стыда он был готов сквозь пол провалиться, но Аксентий Фролович был догадливым. Он вернулся к столу и, взяв листки чистой бумаги, стал раскладывать её по домотканой дорожке так, будто оставлял следы. Влас Пантелеймоныч с благодарностью посмотрел на Загубу, и осторожно ступая, по листкам добрался до стола и сел на табурет.

– Вот не задача…, – произнёс он виноватым голосом, вытирая платком вспотевший лоб.

– О чём это Вы, Влас Пантелеймоныч? – делая вид, будто ничего не произошло, спросил Аксентий.

– А…, Вы об этом…. Так это пустяки, – успокоил он урядника, быстро подобрав грязные листки с пола.

– А где Сам? – указав рукой на дверь, спросил, отдышавшись, Влас Пантелеймоныч

– Со вчерашнего дня в Ейске прибывают. А вы чего хотели? Так или дело, какое? Если дело, так может я, чем помогу. Всегда рад помочь, ведь на то я и помощник.

Влас Пантелеймоныч задумался: « А, может, оно и лучше, что нет Самого…», и решил всё рассказать. А был у него другой выход? Нет, не было…

Глава 11

...Наталья сгоряча попыталась быстро подняться, но не смогла. Она даже не понимала почему силы оставили её. Опираясь на локоть левой руки, она с недоумением неотрывно смотрела вслед удаляющейся линейке. Чуть приподнявшись, она беспомощно вытянула правую руку вперёд, будто просила милостыню…

– Наталья Демидовна, нельзя так, нельзя…, – обращаясь к Наталье, забормотала, прибежавшая следом Аграфена. На её раскрасневшемся от напряжения лице выступили капли пота. Но она не обращала на это внимание. Она тяжело дышала и продолжала приговаривать: – Нельзя так, нельзя…

Наталья неожиданно резко повернулась к Аграфене лицом и уселась, поджав под себя ноги. Аграфена протянула к ней руки, чтобы помочь подняться, но Наталья смотрела на неё безумными глазами и не двигалась. И вдруг, отстраняясь, замахала на Аграфену обеими рукам, и шипящим грудным голосом выдавила из себя: – Уйди, ведьма…!

Из-под навеса, где обычно собираются хуторские работники, к Натальи поспешили женщины и ребятишки. Вместе с ними подошёл и Алексей. Женщины обступили Наталью полукругом, ребятишки прижались к взрослым и, вылупив глазёнки, смотрели на происходящее, ничего не понимая.

Расталкивая работников и причитая «Господи, помилуй. Господи, помилуй», Татьяна Григорьевна пробралась к дочери.

– Господи, Натальюшка, – заголосила она, увидев сидящую в грязи дочь.

Услышав знакомый голос, Наталья встрепенулась и протянула к матери свои руки, показывая грязные ладони.

– Мама, грязь…. Смотрите, грязь, грязь, грязь…

Она обвела всех присутствующих безумным взглядом, будто искала кого-то, и вдруг громко захохотала нездоровым смехом. Татьяна Григорьевна хотела взять за руки дочь, но не успела. Наталья опрокинулась на спину. Её тело вытянулось и стало биться в припадке. Изо рта показалась пенная слюна. Хуторяне в испуге отпрянули. Самые маленькие заплакали, прижавшись в подол взрослых. Женщины, обхватив руками головки малышей, закрывали им глаза, отводили их в сторону.

Алексей, стоявший тут же, бросился к Наталье. Резким движением он опустился на колени у её изголовья, и с трудом удерживая за плечи, зажал голову Натальи между своими коленями. Подошедший Демид Михайлович, первым делом нашумел на хуторских.

– Чего сбежались?! А ну, сей момент по работам!

Потом кинул недовольный взгляд на завывающих жену и служанку и угрожающе прикрикнул: – А ну, цыц…! Потом с трудом опустившись на колени и наклонившись над дочерью, взяв её за руки, приговаривал: – Держи её, Алексей, держи…

Спустя несколько минут тело Натальи успокоилось, и Алексей отпустил её голову. Он с трепетом подложил свою правую руку под затылок, а левой рукой обтёр рукавом рубахи её нежные губы и подбородок.

– Всё. Прошло. В дом нести надо, а то простудится, – произнёс он, словно давая самому себе команду, и осторожно взял Наталью на руки.

Мелкими шагами, чтобы не оступиться, ступая по просыпанной крупной ракушкой дорожке, Алексей понёс тело девушки в дом. Впереди, оглядываясь, семенили Татьяна Григорьевна и Аграфена. Позади, задыхаясь от кашля, двигался Демид Михайлович. Поднявшись по ступеням на крыльцо, Демид Михайлович задержался у двери. Дальше идти было трудно, и он остановился. Ухватившись руками за створку двери, он прижался к рукам головой, и некоторое время, тяжело дыша, стоял так неподвижно.

– Сюда, сюда…, – захлопотала Аграфена, открывая двери в боковую пристройку, где в небольшой комнатушке располагались: и кухня, и прачечная, и кладовая, и спальня Аграфены.

– Вот сюда, – поправляя на сундуке покрывало, суетилась "хозяйка" комнатушки.

Алексей опустил девушку на сундук. Затем посмотрел по сторонам, но, не найдя ничего подходящего, быстро снял с себя безрукавку, свернул её в рулон и подложил по голову Натальи. Наталья очнулась, приоткрыла глаза и увидела перед собой нечёткий силуэт. Лицо ей показалось знакомым, но оно было словно в тумане. Она потянулась к силуэту, пытаясь приподняться.

– Стёпушка…, – произнесла она хриплым изменившимся голосом.

– Лежите, лежите. Вам не желанно сейчас вставать, – остановил её порыв Алексей и, повернувшись к женщинам, скомандовал:

– Воды.

Аграфена мигом схватила черпачок и зачерпнула из питьевого ведра.

– Да нет…, обмыть её надо, – промолвил Алексей, – и взвару дать с малиной для согреву.

– О, Господи! Что же это я стою…? – спохватилась Татьяна Григорьевна.

– Груняша, быстро согрей воды, а я за бельём пойду, а ты ступай, Алексей, занимайся своим делом. Спасибо тебе.

– Так может случиться помочь: обмыть там, переодеть…

– Да ты что, Алексей, совсем ополоумел? Ну-ка ступай отсюда!

– Так я ж, как лучше…

– Ступай…, кому говорят…!

Под натиском хозяйки Алексей, пятясь, открыл спиной дверь и столкнулся с хозяином...

Глава ?

...Под утро все три пароходика Варваровых устало возвращались домой в Бриньковскую. В дубах сидя дремал работный люд. Кто-то пытался завести песню, но его не поддержали. За ночь все уработались, и хотелось только одного: спать.

Тишина. Даже не вериться, что накануне гулял сильный восточный ветер. Так тихо, что слышно как за бортом шелестит вода.

Ермолай сидел в переднем углу дуба, прижавшись спиной к борту. Подложив ладони под затылок и, прикрыв глаза, он думал о том, что ему так и не удалось за все эти дни поговорить с женой, приласкать её. А ведь именно сейчас ей это так нужно.

– Ермола, ты спишь? – окликнул его Поддубный.

– Да нет.… Не спится, просто задумался…

– О чём, если не секрет?

– Да так…. Федорю вспомнил…. Как она там?..

Поддубный знал, что Ющинки ждут пополнения в семье и, что Федоря должна со дня на день родить.

– Каво хотите хлопця чи дивчину? – ввязался в разговор Вергун.

– Кого Бог даст…. Я сына хочу, а Федоря дочку….

– Ежели хлопец, как назовёшь? – не отставал Вергун.

– Ещё не думали….

– А ты, Ермола, как в той сказке, – не унимался Вергун – хто первым принесеть звестие о мальце, таво имям и назови….

– А я вот гляжу на небо и думаю, – ни с того, ни с сего пробасил Цупило, – вот родится людына, поживёт, поживёт и помре и никто не знает, куда её душа девается. Шо ежели и звёзды – это не звёзды вовсе, а костры…

– Здрасте, тебе…. Кто про што, а коза про смерть – усмехнулся Ермолай.

– А я шо? Я ж ничого такого нэ сказав…

– Ето шо ж ты, бисова душа, такое придумал, – прервал его Вергун, – дэ ты бачиш там костры? Якых такых людей ты там побачив? Ты хоть бы капылюшечку подумав своимы курынымы мозгамы. Ето ж, сколько надо кураю и кизяку насушить, щоб кажну ночь эдак шмалить? Та воны там, бисова душа, уси помэрзнуть. Ето ж, сколько топки надо…

– Ну, твоя та душа, Анисимович, уж точно не замёрзнет, – вставил, улыбнувшись, Ермолай.

– Ето ж как? – не чувствуя подвоха, спросил Вергун.

В лодке, чувствуя потеху, оживились, заёрзали на местах.

– А это потому, что грешный ты, Анисимович, а всем грешникам прямая дорога в преисподнюю, а там, говорят, завсегда жарко.

Грохнул дружный смех.

– Ето ж почему, бисова душа, я грешный? – возмутился Вергун, приподнимаясь с места.

– А хто по первопутку из церковной скирды арбу сена уволок? – продолжал разжигать Вергуна Ермолай.

Сдерживая смех, в лодке притихли. Все ждали, как будет развиваться «комедия».

– Отак и брехня выходит, бисова душа, – обиделся Анисимович – ето ж копна моя была, я её ещё в осени обронил…

– Обронил? – лукаво улыбаясь, переспросил Поддубный.

– Обронил…

– И прямо на церковную скирду! – закончил вместо Вергуна Ермолай.

В лодке вновь загоготали. Анисимович понял, что проговорился и попытался как-то выкрутиться.

– А…, а…, а у меня…, у меня, бисова душа, там как раз арба сломалась. Вот! – нашёлся он.

– Вот, вот я и говорю, Анисимович, поджарят тебе пятки нечистые. Будь они неладны. Будет тебе и сено, и «бисова душа» - продолжал подтрунивать над Вергуном Ермолай.

– А ну вас… – махнув рукой, огрызнулся Вергун и стал умащиваться поудобнее на своё место. В лодке ещё долго не смолкали шутки и смех, но Анисимович уже не обращал на них внимание. Отвернувшись ото всех, он стал всматриваться в берег, пытаясь отыскать на нём что-либо знакомое и родное. А берег с каждой минутой вырисовывался всё явственней и своим волнистым очертанием напоминал небольшие горы, покрытые голубоватой дымкой. Анисимович по складу характера, как известно, был человеком простодушным и сентиментальным. Вот и сейчас всматриваясь в берег, он забыл обо всём. Его душа и тело наполнились чувством приятной расслабленности, предчувствием предстоящей встречи с родным домом и он невольно улыбался наивной детской улыбкой.

А на востоке всё ярче разгоралась заря. Солнце уже приподнялось над водой, и солнечная дорожка слепила глаза. По мере приближения «эскадры» к берегу, в дубах становилось всё тише и тише. И вот уже всех охватило предчувствие чего-то необычного. Стало совсем тихо, лишь было слышно, как впереди урчит буксир «Нина».

Наконец-то вдалеке показались постройки станицы. Буксир издал протяжный свистящий гудок, и как по команде зазвонили колокола окрест. И поплыла над лиманом музыка небес, наполняя воздух особым торжеством…

– Ето ж, какая красота!.. – восхищался Анисимович. – Ишь как выводит на Георгие, – Анисимович узнал знакомый с детства звук колоколов с церкви Георгия Победоносца, – ето тебе не фунт изюму, бисова душа, ни какая-нибудь там рыбья шелуха. Тут тебе, бисова душа, цельная опера, синхвония…

Весна была в полном разгаре. Всё вокруг буквально на глазах оживало и радовало. Почки на тополях покрылись клейковиной и готовы были в любой момент лопнуть и распуститься…

В глубине двора под тополями уже стояли столы, уставленные холодными закусками, графинами с вином и бутылками с водкой. Молодые казачки, искоса украдкой поглядывая на хлопцев, всё подносили и подносили различные яства.

Хлопцы не спеша, рассаживались за столом и некоторые уже потянулись к стопкам. Иван Васильевич выдвинулся вперёд – ближе к столу.

– Что я хочу сказать вам, хлопцы! А то, что я благодарен вам за работу и моё слово верное…, но я прошу вас ещё малость потерпеть. Сей момент приедет из церкви Прокоп привезёт священные хлеба. Разговеемся по православному обычаю, и тогда пей, гуляй во славу Божию.

Варваров вытер платком потный лоб, облегчённо вздохнул и перекрестился…

Поддубный посмотрел на миску, в которой были сложены горкой крашенные в луковой шелухе яйца и, улыбнувшись чему-то, начал их перебирать. Он долго раскладывал их на столе и, наконец, выбрав одно, обратился к Ермолаю:

– А что, Ермола, чокнемся что ли? – и протянул к Ермолаю руку с зажатым в ладони яйцом так, что виднелся лишь носик. Ермолай взял со стола первое попавшееся яйцо, прицелился и ударил по яйцу, которое держал Поддубный.

– Христос воскрес!..

Яйцо легко раскололось в руке Ермолая.

– Воистину воскрес!.. – засмеялся Поддубный и показал всем, что его яйцо целое. За столом раздался хохот. Всем понравилась затея, и многие тоже стали биться яйцами, вызывая тем всеобщее веселье…

Ко двору на линейке запряжённой парой добротных лошадей подкатил Башмак. Вместе с ним приехал и Яшка Косой. Поправив на глазу повязку, он проворно соскочил с подножки и спешно вошёл во двор.

–Ермолай, Ермолай!..

Ермолай резко повернулся на окрик и почувствовал, как что-то сильно кольнуло в груди. Перешагнув через лавку, он пошёл навстречу Якову. Посреди двора они сошлись…

– Ермолай, Федоря…

– Что? – Ермолай с силой ухватил Якова обеими руками за грудки. – Ну?

– Сын, сын у тебя, – едва выдохнул испуганный Яшка.

Ермолай, отпустив Якова, рванулся, было, к воротам, но, вспомнив недавний разговор в лодке, вернулся. Взглянув на застывших за столом товарищей, обнял Якова за плечи и на полном серьёзе сказал:

– Быть тебе, Яков, крёстным отцом моему дитяти.

В порыве чувств Ермолай приподнял щуплого Якова за плечи на вершок от земли, прижал к себе и крепко поцеловал в губы.

– Христос воскрес!..

Затем Ермолай опустил Якова на землю, поправил ворот его пиджака и, уже не оглядываясь, поспешил домой.

Ошарашенный Яков мгновение стоял неподвижно и, недоумевая, моргал своим единственным глазом. Потом, разведя руки в стороны, вначале посмотрел на сидящих за столом мужиков наблюдавших за ними, затем вслед удаляющемуся Ермолаю и тихо, как будто в чём-то виноват, промолвил:

– Воистину воскрес…

Глава ??

...На дворе уже совсем рассвело. Белесоватое небо озарилось золотистыми лучами солнца. Над устьем реки и по всему лиману, дымясь, растрёпанными космами поднимался туман. Гонимый сильными порывами восточного ветра, он тут же растворялся в остывшем за ночь воздухе. Уже шестые сутки кряду от самого Вербного воскресенья не унимается «горишняк». Талые воды сошли ещё в марте, и теперь уровень воды в реке и лимане заметно понизился. Подгоняемые дуновением ветра мутные изжелта - зеленоватые волны то и дело накатывались на южный, поросший диким хмелем и кермеком глинистый берег лимана. Догоняя друг друга, они причудливо подпрыгивали и у самого края взбивались в ажурное кружево. Ветер остервенело отрывал пену большими хлопьями и катил её вдоль широкой насыпи, ведущей в глубину лимана. Там, у большой пристани, виднелись буксир «Ласточка» и несколько вместительных баркасов – дубов.

К ним с самого рассвета от амбаров, стоящих на высоком берегу, непрерывной вереницей размеренно двигались подводы и большие мажары, гружённые чувалами с зерном.

Несмотря на то, что весна выдалась ранняя, и днём солнце припекало по-летнему, по утрам было довольно прохладно.

Поёживаясь, втянув шею в ворот косоворотки, на носу «Ласточки» стоял Варваров – старший. Иван Васильевич с тревожным чувством в душе безучастно наблюдал, как подёнщики неторопливо, но сноровисто разгружали подводы. Волны изрядно колыхали причаленные суда, но пятипудовые чувалы падали на дно дубов с большой, годами отработанной точностью.

«Э-хе-хе… не ко времени приплыли господа иностранцы, – тяжело вздохнув, подумал Иван Васильевич. – А с другой стороны: по рублю с гривной за пуд – деньги немалые…. Да и попридержать хлебушко – страшновато…. Вона что деется…. Смутные времена пошли – торговому люду урон…».

– Не колготись, Иван Васильевич, до полудня увернёмся, а там и на всенощную поспеем, – не понимая причины, но, чувствуя, что хозяин чем-то озабочен, услужливо решил успокоить Варварова Башмак. Записав в амбарную книгу очередную подводу и приблизившись к хозяину, добавил: – А ежели поднажать на пришлых гамселов, так и того боле….

– Не то время, Прокошка, – прервал его Варваров, – про Ростов слыхал, небось?

Башмак вскинул белесые брови.

– Ну и что бельмы пялишь, ягня мастеришь? Вижу, что слыхал…. Вот те и поднажать…. Сколько люду поломали, а смуты так и не уняли…. Поднажать…. Накануне старик Хорошило из Екатеринодара возвернулся. Сказывал, что там тоже не гладко чёрт дорожку вымостил…. Прости, Господи…, – Иван Васильевич трижды осенил себя крестным знамением, вспомнив, что сегодня Великая суббота.

– А верно кажут, что в Ростове смутьяны полицейского пристава порешили?

– Молчи!.. – испугавшись, что их могут услышать, осёк своего управляющего Варваров.

В это время на противоположном конце пристани, где подводы начинают разворот, испуганно заржала лошадь, и ветер донёс окрик: «Тпру-у-у! Стоять, бисова душа!».

Работа на пристани прекратилась. Грузчики сгрудились на дальнем конце пристани в толпу и о чём-то загомонили.

– Что там ещё?! – ни к кому конкретно не обращаясь, в сердцах крикнул Варваров, но из-за ветра его никто не услышал.

– Да, видать, опять Вергун не увернулся со своей клячей. Гнать бы его, Иван Васильевич, – посоветовал Башмак.

– Молчи!.. – резко повернувшись к Башмаку и зло, сверкнув глазами, цыкнул Варваров.

За долгие годы службы у Варваровых Башмак хорошо изучил характер хозяина. С юных лет он знал, что этот искромётный взгляд не сулит ничего хорошего. В такую минуту лучше быть подальше от греха. Вот и теперь под напором этого взгляда он невольно отшатнулся, вскинув при этом перед собой руки. Затем, виновато втянув голову в плечи, пятясь, перешёл на корму, а оттуда проворно перескочил на деревянный настил пристани и уже почти бегом направился к грузчикам.

Правое заднее колесо телеги соскользнуло с помоста и, зацепившись за торец бревна нижнего настила, зависло над водой. Анчутка, припадая на круп, беспомощно, как пьяная баба, переставляла свои разляпанные копыта. Потёртые бока вздулись от напряжения. От испуга огромные лиловые глаза лошади налились кровью и оттого казались ещё крупнее. Будто понимая всю опасность своего положения, Анчутка вновь попыталась вздыбиться, но Вергуну и Сологубу удалось удержать её, повиснув с двух сторон на оглоблях.

– Тпру-у-у, бисова душа!.. – отчаянно кричал Вергун прямо над ухом кобылёнки.

Подоспевшие Григорий и Ермолай ухватились за край телеги, пытаясь не дать ей опрокинуться в воду. Остальные мужики наблюдали за происходящим со стороны, опасаясь приблизиться.

Поддубный протиснулся сквозь толпу и, мгновенно оценив обстановку, подскочил к телеге сзади.

– А ну, Ермола, подсоби. Попридержи за заднее колесо.

Стоя у самого края пристани, Поддубный всей грудью втянул в себя воздух и, ухватившись обеими руками за зад подводы с правой стороны, приподнял его на два вершка над настилом. Ермолай на мгновение увидел, как побагровело лицо, и вздулись вены на шее товарища.

– Давай!.. – выдохнул Поддубный.

Ермолай, что было духу, потянул подводу на себя за колесо, да так яро, что увлёк за ней и Поддубного. Поддубный отпустил телегу на помост, но при этом и сам не удержался, припал на левое колено.

– Фу-ф-ф!.. – облегчённо выдохнула толпа и стала расходиться.

– Силён ты, брат, – промолвил Ермолай, подавая руку Поддубному.

– Да и ты не из «слабых», – усмехаясь в усы, ответил Поддубный. Он ухватился за протянутую руку друга и поднялся с колена.

Всё произошло так стремительно, что подошедший Башмак так и не понял, что случилось. Все уже трудились, как ни в чём не бывало.

– Давай, давай!.. Пошевеливайтесь!.. – прикрикнул он по привычке и поплёлся обратно. Ветер подталкивал его в спину и, будто надсмехаясь над ним, обдавал его водяной пылью. На ходу, соображая, что сказать хозяину Башмак машинально приподнял ворот сюртука и медленно поднялся на борт «Ласточки». Но Иван Васильевич даже не заметил появление Башмака. Он по-прежнему стоял на носу буксира погружённый в мысли. Лицо его было словно каменное.

– Ето шо ж ты, бисова душа, позоришь меня перед чесным народом? – ворчал Вергун, ведя Анчутку вдоль пристани в поводу. – Но я, бисова душа, на тебя не в обиде…, и ты, бисова душа, уж звеняй меня за то, шо я на тебя горланил…

Анчутка пряла ушами и, как будто соглашаясь с хозяином, кивала головой в такт ходьбе. Напротив крайнего баркаса – дуба они остановились. Вергун дружелюбно прижался щекой к морде кобылёнки, но спохватился, быстро зыркнул по сторонам и, заметив, что на них смотрят, нарочито зыкнул:

– Стоять, бисова душа!..

– Никак «Черногор» возвращается, – заметив дымок буксира на горизонте, промолвил Башмак.

Иван Васильевич приставил ладонь козырьком над бровями и стал пристально всматриваться в сторону Ясенской косы.

– Да нет... Это «Нина», но, кажется, без дубов. Что-то не так, не ладно…, – взволнованно произнёс Варваров. Башмак тоже стал всматриваться вдаль из-под руки.

Поднимая пыль, к пристани по насыпи быстро приближалась бейдарка. Въехав на пристань, она затарахтела железом по настилу и остановилась напротив «Ласточки». С бейдарки проворно соскочил Варваров – младший. Похлопав Орлика по холке, он в два прыжка оказался на корме «Ласточки».

– Всё, батя, последние подводы отгрузили! – с просветлённым лицом произнёс Иван Иванович, обращаясь к отцу.

– Добре, сынку, добре… – озабоченно отозвался Иван Васильевич.

«Нина» наконец пришвартовался к правому борту «Ласточки». Обветренное и без того смуглое татарское лицо Яруслана казалось багровым. Перепрыгнув на борт «Ласточки» и подойдя как можно ближе к хозяину, он с заметным волнением затараторил:

– Беда, Иван Васильевич! Баржу песком подбило, и теперь её невозможно с места сдвинуть. Господа просят помочь. Надо часть зерна выгрузить на берег и потом вновь загрузить…

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – с досадой произнёс Варваров и, взглянув на Башмака, напустился:

– Накаркал!.. До полудня увернёмся…

– Так я ж.… Это…, и того боле…– начал было оправдываться Башмак.

– Молчи уж! И того боле… – передразнил его Варваров. Башмак покорно опустил глаза и, переминаясь с ноги на ногу, всё больше сутулился.

– Вот что, сынку. Собирай всех работных на пристань, говорить буду. А Моисеевичу скажешь, чтоб навострил линейку и отвёз женщин в церковь. Меня пусть не дожидаются.

– Папаша, пусть Прокопий управится, а я хочу с вами остаться, на «ясенку» поехать. Уж больно хочется ещё разок на иностранные корабли посмотреть.

Иван Васильевич был рад тому, что сын интересуется морскими судами. Это перекликалось с его давней мечтой: завести свои корабли, чтоб самому возить товар по «европам». Он благостно взглянул на сына и, любовно похлопав Ванюшку по плечу, промолвил:

– Добре, сынку, добре….

– Слыхал, Прокоп? Сполняй, – обратился он затем к Башмаку.

Башмак рванулся, было на пристань, но, услышав вновь голос хозяина, замер на месте.

– Да, вот ещё что.… К утру под тополями накроешь столы для народу. Сделай всё как надо. Да не жмись, не то шкуру спущу!

Иван Васильевич долго и пристально всматривался в толпу работников. Большинство из них он знал в лицо, но были и новички – молодые хлопцы из обедневших казаков. Народ ждал. Многие жались от ветра и коптили цигарками, пряча их в ладонях. Варваров обдумывал, что им сказать и как обратиться. Надо так, чтоб и дело было, да и самому не накладно.

– Господа! – наконец зычно произнёс он и сделал паузу.

Толпа притихла. «Ишь…господа», – пронёся одобрительный шумок.

– Господа, не в службу, а в дружбу хочу просить я вас. Эти иностранцы – недотёпы сели у «ясенки» на мель. Надо часть зерна разгрузить на косе и, когда сдёрнем самоходку, загрузить обратно.

Мужики заволновались. Передние потупили взор.

– Так ить ужо святой вечер, Иван Васильевич…

– Грех в такую ночь работать… – робко донеслось с задних рядов.

Иван Иваныч заметил, как у отца дёрнулись мышцы на лице.

– А я ваш грех на себя возьму, – с деланным спокойствием, чуть помрачнев, промолвил Варваров – старший, – и я ведь никого не неволю, а прошу.

В толпе попритихли. Мужики понимали, что за словами «не неволю» кроется явная угроза. Иван Васильевич почувствовал, что настал переломный момент и чтобы закрепить успех продолжил:

– А ежели кто согласный, так вдвойне заплачу. Поработаем во славу Божию, а утром вместе и разговеемся…

Варваров вновь сделал паузу и, уже совсем по-дружески улыбнувшись, задорно добавил:

– А ещё и магарыч поставлю! Ведро! Нет! Два ведра чистой водки! Как? Согласны?!

На мгновение воцарилась тишина, только слышно было, как волны штурмуют пристань, да прокричал, пролетая над пристанью, мартын.

– А - а… Була – нэ була! Бог нэ выдаст – свыня нэ зъисть! – выкрикнул кто-то из молодых казаков.

– Семь бед – один ответ! – подхватил другой, стоящий впереди Вергуна мужичок. Вергуну этот мужичок был не знакомый. Судя по одёжке, из «пришлых». Сам собой неказистый в латаном неопределенного цвета пиджачке и потёртой видавшей виды кепке.

«Эк… кака пигалица, – подумал недовольный Анисимович, – кацап гологуздний, а туда же, бисова душа, за всё обчицво решать…» - и тут же, чтоб не опоздать, закричал во весь дух:

– Согласны!..

– Согласны, согласны!.. – раздались голоса с разных сторон.

– Добре!.. Коли так, размещайтесь, кто, где сможет, время не терпит…..