Кроме чрезвычайных нарядов во время внешних войн государства и кроме ближайшего участия в деле покорения хищного населения Кавказа, постоянную и главную службу черноморских казаков составляет содержание Кубанской кордонной линии и возводимых впереди нее, на землях непокорных шапсугов и натаокаджей, полевых укреплений. Кордонная линия составляет оплот для края против набегов горцев и вместе служит основанием для наступательных военных действий против тех же горцев.

Черноморская кордонная линия не что иное, как продолжение и окончание правого крыла Кавказской линии, с которой смыкается она ниже устьев реки Лабы, а эта река, как известно, изливается в Кубань с северного ската Кавказского хребта, у крепости Усть-Лабинской. Усть-Лабинская крепость, возведенная в 1792 году, находится под 45° 12' с. ш. и 57° 19' в. д., в расстоянии от Ставрополя 201, Тифлиса 735 и от Москвы 1458 верст. Пост Изрядный источник служит соединительным узлом обеих линий. От этого исходного звена Черноморская линия тянется цепью укрепленных постов, батарей и пикетов вниз по излучистому течению Кубани на 260 верст или около того. Вместе с бутазскими устьями Кубани линия оканчивается у северо-восточного берега Черного моря, недалеко от Анапы. На этом протяжении насчитывается 60 постов и батарей и более 100 пикетов.

Черноморцы перенесли с Днепра на Кубань вместе с другими ратными преданиями своих предков, запорожцев, стародавнюю казацкую линейную фортификацию. Их пост и батарея (среднее между постом и пикетом укрепление) — это четвероугольный редут с земляным бруствером и небольшим рвом. На крону бруствера кладется гребень из терновника и по контрэскарпу насаживается колючий боярышник в предохранение укрепления от эскалады. Такой редут может с успехом держаться против приступов без артиллерии.

Посгы и батареи вооружены старой и разнокалиберной артиллерией. В этом вооружении попадаются пушки, защищавшие еще Днепровскую линию от крымцев, во времена гетманов, и вместе с казаками переселившиеся на Кубань для продолжения линейной службы против черкес. Над каждым из вышеназванных укреплений устроена на четырех высоких подпорах наблюдательная каланча — "вышка". Камышовая колоколообразная крыша вышки подобрана кверху пучком. Из этого пучка, так похожего на китайскую прическу, выбегает высокий и прямой, как пика, шпиль, на который насажена сверху поперечная перекладина. К каждой оконечности перекладины прилажен на бечеве огромный шар, сплетенный из ивовых прутьев. Перекладина с висящими по концам ее шарами имеет вид коромысла весов, а весь этот прибор в совокупности имеет вид начальной буквы в слове "тревога". Да это и есть вестник линейной тревоги, телеграф, или, как обыкновенно называют его казаки, "маяк". Когда сторожевой завидел с вышки неприятеля и закричал оттуда вниз к своим: "Черкесы! Бог с вами!" — ему обыкновенно подают голос снизу: "Маячь же, небоже", и вот спущенные до той минуты шары поднимаются вверх, ветер их качает, и они маячат на тревогу.

Здесь слова: "Бог с вами!" относятся к казакам, к которым обращено извещение о появлении черкес. У черноморцев в обычае прибавлять эти слова к восклицанию: "Черкесы, неприятель, тревога!" Все резкое, внезапное и неприятное в военном быту казаков, особенно неприятные известия, смягчаются в их языке издревле условленными и временем освященными речениями, припевами. Упущение их в подобающих случаях почитается грубостью, вывеской рекрутской неотесанности.

В некотором расстоянии от укрепления врыта высокая жердь, обмотанная пенькой и сеном или соломой, иногда со смольной кадкой наверху. Это "фигура", у кавказцев — веха. Если в темную ночь неприятель прорвет кордонный оплот, эти огромные факелы воспламеняются и проливают багровый свет по берегу. Учащенные выстрелы — казацкие растянутые, как удар длинного хлыста, а черкесские сжатые, как луск раскушенного ореха, — и крик, и топот, и рев переполошенной баранты далеко отдаются по реке, и тревога тормошит линию.

И часто на зеленеющем холмике по соседству с фигурой встречаете вы потемневший, покачнувшийся на сторону деревянный крест либо свежую черную насыпь на одинокой могиле полегших в ночном бою защитников отечественного рубежа...

И один остался зритель

Сих, кипевших бранью, мест;

Всех решитель браней — крест.

Поравнявшись с этой могилой, добрый русский человек, едущий из Керчи в Ставрополь с дарами крымской Помоны, скинет шапку, перекрестится и молитву сотворит за упокой казацких покойников.

Сообразно с местоположением, представляющим более или менее опасности, пост вмещает в себя от 50 до 200, батарея от 8 до 25 казаков. С первым светом дня сторожевой поднимается на вышку, и все вышки зорят по Кубани до сумерек. Когда же голодный волк и хищный горец выползают из своих нор на ночной промысел, в то время значительная часть спешенных казаков выходит из поста на обе его стороны и украдкой, вместе с тенями ночи, залегает берег, в опасных местах, по два, по три человека вместе. В то же время расставленные по пикетам казаки покидают свои денные притоны и также располагаются по берегу живыми тенетами для ночного хищника. Это "залога"... залог спокойствия и безопасности страны. Казаки, остающиеся на посту, держат коней в седле и находятся в готовности по первому известию или по первому выстрелу залоги, далеко слышному в ночной тиши, скакать к обеспокоенному месту кратчайшим путем, не разбирая, где куст, где рытвина, чтоб поспеть на зов тревоги прежде, чем "бояре мед пропьют"... Между тем отряжаются с постов с вечера, в полночь и на рассвете разъезды, составом в два, в три человека каждый. При ожидаемом по слухам или по приметам нападении разъезды повторяются до шести раз в продолжение ночи, но никогда не бывают они сильного состава. Разъезды проходят прибрежными тропинками — "стежками", ими проложенными и им только известными, соблюдая наивозможную чуткость и осторожность и перекликаясь с залогой загодя условленным отрывистым свистом либо глухим счетным стуком шашки о стремя.

Проезжая по Кубани поздним вечером (конечно, по казенной надобности) и тревожно присматриваясь к мелькающим мимо вас в темноте кустам — не выскочил бы из них головорез шапсуг, — вы не видите разъезда, а он вас видит... Заметив, как беспокойно вы оглядываетесь то на ту, то на другую сторону, разъездной моргнул усом и думает про себя: не беспокойтесь, ваше благородие, езжайте себе, глаза зажмуря: ведь мы не спим. Да, еще вы были версты за две, как он остановил коня, насторожил ухо и настроил глаз. И когда вы пронеслись мимо него и вновь умчались в темную даль, он все еще прислушивается к печальному звяканью колокольчика, не прервется ли оно вдруг... и добродушно провожает вас пожеланием, чтоб ваш поздний ужин не остался кому другому на завтрак.

Разъездные стежки прокладываются по местам скрытным, нередко закрытым наглухо кустарниками и камышами. Их не одна, а несколько. Разъезды часто меняют их из опасения сделаться жертвой неприятельской засады. Когда горцам нужно схватитъ разъезд, они выбирают для того темную ночь и заседают стежку, по обе ее стороны, в трех различных местах. Средняя засада, перекинув через стежку аркан либо лозу дикого виноградника, устраивает таким образом барьер в грудь коню от поверхности земли. С какой бы стороны разъезд ни следовал, крайняя засада пропускает его и вслед за тем, гикнув ему в тыл, нагоняет его на барьер, где конь и всадник падают и делаются добычей средней засады. У казаков, разумеется, своя сноровка имеется против таких ухищрений "голомозговцев". Во-первых, разъездные не едут вместе, а тянутся гусем, на таком один от другого расстоянии, чтобы передний человек только маячил заднему. Оно, конечно, охотнее бы ехать односумам в кучке: запалили бы они люльки (закурили бы трубки), да чтоб не было им жутко, поразговорились бы про свой курень, про последние оттуда новости: кто с кем покумился и кто с кем побранился; поразговорились бы про свою домашность — будет ли, не будет ли снежная зима, достанет ли сенца прохарчевать худобку до "теплого Олексы"( Между черноморскими казаками, особенно между пластунами, есть доки, предузнающие с осени продолжительность и суровость зимы по наблюдениям над хребтами и внутренностями диких кабанов.), — и мало ль есть о чем им повести приятную речь? — да только оно не приходится, не так наказывал есаул с вечера. Есаульский наказ вот какой: езжайте вы, братцы, так и этак; примечайте, когда осторожится конь, и собственных очей не ховайте в кишеню (не прячьте в карман); почаще останавливайтесь да прислушивайтесь — да оглядывайтесь мне почаще назад, а пуще всего не съезжайтесь до кучи. Ты, Деркач, не доехал вчерашнюю ночь до съездного пикета. Это я знаю: меня, брат, не проведешь, смотри — ребра переломаю... Во-вторых, бывалый казак, как только услышит продирающий по коже гик позади себя, вмиг смекнет, что неприятель хитрит, козни строит, и потому устремит он своего надежного коня не прямо, вперед себя, а в бок. Пробился конь через "хмеречу" (чащу) и через болото, исполать ему: он добрый конь, настоящий казацкий конь — ни продать, ни подарить его, а застрял, так долой с него там он и оставайся, хоть бы пешему добраться как-нибудь до поста.

Последний разъезд, "световый", убирает залогу. Но когда над Кубанью висит туман, залога не снимается и движение разъездов не прекращается до полудня. Зимой, когда на Кубани лежит лед, по словам горцев, божий помост для хубхадедов (удальцов), — когда с устранением естественных препятствий влажной границы нападения бывают в больших, открытых силах, — ночная пешая залога заменяется конными караулами(Они не могут быть названы ведетами, потому что ставятся на далекое один от другого расстояние, не имеют взаимной связи и не составляют цепи.) и учащенными разъездами. Ни темень, ни вьюга и стужа, ни угрозы близкого и сильного неприятеля — словом, никакие обстоятельства не могут служить поводом к увольнению очередных казаков от трудного конного ночного караула.

Укрепление, называемое "бикет", имеет вид огромного тура. Оно обнесено высокой плетневой огорожей, снизу по грудь двойной, с небольшим промежутком, засыпанным землей. Мелкий и узкий ров опоясывает огорожу. Сторожевая вышка и вещая фигура составляют служебные принадлежности пикета, как и поста. Но на посту дымится труба хаты, более или менее гостеприимной, пикет же не представляет другого приюта, кроме шалаша, с разложенным посредине его огоньком и с растянувшимся около огонька котом. Кот делит сухарь с казаком в этом глухом, угрюмом аванпостном шалаше и дарит его единственным мирным и мягким впечатлением, единственным отрадным развлечением среди бессменных грозных впечатлений боевой черты, среди бессменных суровых дум об опасности и неприятеле. Вернувшись из поиска, казак подсядет к огоньку сушиться; его чело хмурится, его ус топорщится, на душе тяжело, в голове смутно. Подойдет на цыпочках котик и умильно уставит на него свои добрые серые глазки. Казак его оттолкнет, но котик подойдет немного спустя в другой раз. Казак его погладит и нежно подергает за жидкий ус. Тогда кот повиляет ему дружелюбно хвостом и помурлычет воспоминанием о своей бабушке, с которой играют где-то казачата. И вот морщины слетели с чела, ус прилег, от сердца отошло и на душе казака стало опять светло. Добрая казацкая душа не зачерствеет и не заплесневеет ни в какой трущобе, ни среди каких суровостей военного быта...

В пикете помещается от трех до десяти казаков. Черноморцы способны держаться и за этими ненадежными защитами. Свойственный им недостаток ловкости и увертливости они с лихвой вознаграждают твердостью и стойкостью. Только б сказали им стоять, так постоят. Каждый человек за себя возьмет. Не будучи поэтому похожи на тех прихотливых воинов, которым нужно, чтоб сорок веков на них смотрели, они черпают силу и мужество в решительные минуты боя из своего задушевного прадедовского убеждения: "Бог не без милости, а казак не без доли (не без счастья)". Были примеры, что человек десяток дружных односумов, внезапно осажденных в своем плетневом кошеле, с виду готовом скатиться в Кубань от одного толчка, не думали сдаваться на предложение черкес, сделавшееся ходячей поговоркой: "Эй, Иван, гайда за Кубань", не теряли головы и геройски выдерживали яростные приступы. Припав за плетневую загату, с прикладом при щеке, а шапки выставив выше своих голов, против плетневых амбразур, чтоб туда направить первый жестокий огонь неприятеля, они упорно и лихо отбивались, нанося сильный вред осаждающим, пока наконец не бывали выручены. И нередко кто-нибудь из них оставался еще невредим, чтоб отворить подошедшей подмоге дверь плетневой крепостцы. Такова история "суровской батарейки", получившей свое название от приказного Сура. Этот Сур с десятью товарищами отбил несколько натисков огромной толпы щапсугов, стремившихся на разгром куреня Полтавского, и мало того, что сам отбился, он спас еще курень, дав ему время приготовиться к обороне.

В нынешнее время горцы редко затрагивают пикеты, и когда открыто переходят линию, то ограничиваются одним наблюдательным облежанием их. Для чего толпа, несущая огонь и меч в казацкую землю, оставляет на линии отряд, который не дает казакам выйти из пикета с донесением на пост и вместе с тем обеспечивает наступающим своим силам отступление и обратную переправу через Кубань.

Старые черноморцы, между которыми много было "водяных", то есть приученных к действию на лодках служак, придумали было, вдобавок к сухопутным линейным укреплениям, плавучие караульни, двигавшиеся по всему низовому течению Кубани, от Екатеринодара до устьев. Эти кочевые пикеты назывались "байдаками", и число их простиралось до двадцати. Они устраивались наподобие паромов, но имели весла и слушались руля. Вооружались они фальконетами и по борту, обращенному к неприятельскому берегу, прикрывались шерстяными щитами с отверстиями для ружей. На каждом из них помещалось до тридцати пяти пеших казаков, с кухней и запасами. Один такой байдак, с двумя офицерами и двадцатью восемью казаками, был истреблен горцами в 1802 году. Байдаки гонялись за двумя зайцами и ни одного не ловили. Но что еще невыгоднее — они оставались в бездействии большую половину года, через обмелевание и замерзание Кубани. А потому существование этих кордонных амфибий кончилось превращением их в простые паромные переправы через Кубань и Протоку.

Вся линия, с ее постами, батареями и пикетами, поделена на части и отделения, для занятия которых употребляется более трети войсковой конницы, пехоты и артиллерии. В медицинском отношении линия разделена на четыре участка. В каждом участке состоит лекарь.

В зимнее время обыкновенная кордонная цепь подкрепляется временными резервами, контрфорсами, которые называются, в своем особенном смысле, "отрядами" и в которые наряжаются полки, батальоны и батареи, находящиеся в домах, вне служебной очереди. Очередная служба на линии называется станцией, а безочередная отрядом. Отряд труднее станции. Если бы пограничные курени, которые именно и служат приманкой для хищнических нападений горцев, были отделены от общего военного состава, если бы служивое их население постоянно оставалось на месте для охранения своих жилищ, дорог, пастбищ и полей и для всегдашней поддержки кордонных караулов, то, кажется, не было бы надобности в подкреплениях, и льготы полков и батальонов не нарушались бы. А в тех случаях, когда горцы напирают на линию чрезвычайными силами, войско выставляет на Кубань, не в очередь, всю свою конницу, пехоту и артиллерию, даже "внутреннеслужащих", то есть таких чинов, которые прослужили уже в полевой службе двадцать два года и еще служат в войсковом гарнизоне три года. В то время пикеты, слишком выдавшиеся от прямой черты вперед, на исходящие углы глубоких займищ, покидаются, их караулы стягиваются к постам и батареям. Остаются на них одни коты, которые кормятся во время отсутствия казаков ловлей зябликов и других птичек. Посты и батареи с их убогими помещениями едва укрывают своих постоянных жильцов. Бесприютные вспомогательные отряды располагаются около бивачных огней, дымящихся под ненастным зимним небом. Трудности этого зимнего бивакирования для непривычных людей и лошадей были бы невыносимы. На два с лишком месяца, самых суровых в году, линия кордонная принимает вид боевой линии. Горцы употребляют тогда все усилия, чтобы истребить кордонные сена (обыкновенно складываемые с лета на лугах, в самых местах покосов) и отнять у казаков способы продовольствия их многочисленной конницы. Для конницы, постоянно и временно занимающей линию. заготовляется по Кубани каждое лето личными способами казаков более 3000 стогов, или один миллион пудов сена. Заготовление сена на линии делается льготными полками и батальонами. В этом безочередном наряде льготный казак теряет сенокосное время в ущерб своему собственному хозяйству.

Хубхадед у черкес то же, что у татар джигит. Ориенталист остановится на этом слове и подивится, из какой дали забрело оно в ущелье северной покатости Кавказа. И часто выстрел из пистолета, приставленного шапсугом к стогу, превращает в пепел плоды летних тяжелых трудов казака.

Смутно как-то бывает тогда на линии. Ночью никому не спать, коней никому не расседлывать. Пройдохи лазутчики один за другим наезжают украдкой из-за Кубани с грозными вестями. Что лазутчик, то и особая весть. Полное осуществление казацкой поговорки: "Пиди до ста бабив, скажуть тоби сто лихив". По сказке одного из этих вещунов, в двух часах от Кубани такое скопилось сборище, что из камешков, брошенных хубхадедами на бурку, вышел настоящий курган(Каждый воин черкесского сборища, затевающего открытый набег, бросает на разостланную бурку камешек. Все брошенные камешки сосчитываются, и таким образом предводители сборища получают сведение о численном составе вооруженной силы, которой они располагать могут. Такова строевая отчетность людей, почитающих унизительным прямой счет человеческих личностей.), и, что горше еще, это несметное сборище в эту же ночь обрушится на верховой курень Васюринский. По уверению другого, который сам два часа тому назад громче всех кричал на совете сборища, в Васюринском курене можно спатъ, укрывшись с головой, а гроза разразится на низу, над куренем Полтавским. Наконец, по решительному объявлению третьего, по дудке которого сам Магомет-Амин скачет, у всех шапсугов и низовых абадзехов одно желание и одна дума — вломиться в Бжедугскяль и разобрать по саквам армянские лавки... Ну как тут отличить услужливую истину от коварного подвоха или от пустой, праздной лжи? Задача трудная. Тем более трудная, что у самого надежного лазутчика глаза велики, а язык без костей. На театре большой войны подмечают иногда за нами замашку преувеличивать, когда речь идет о силах замеченного неприятеля. Свиньем валит, глазом не окинешь, шестом не проворотишь — все это выражения сильные, конечно, но это лишь капля в море в сравнении с преувеличениями черкесских вестников, одаренных воображением Шехерезады и красноречием китайской реляции. Если бы сотая только доля угроз, разновременно перенесенных ими с гор на линию, сбылась, давно бы уже ни черноморских, ни кавказских казаков не существовало на белом свете. "Як бы Бог слухав чередника (пастуха), уся б худоба сгинула".

Линейная опытность предписывает считать верным только то, что добудут свои неутомимые и бестрепетные разведчики. В темные ночи они дают сигналы огнем, зажигая камыш по передовым опушкам плавней. Гонимый и раздражаемый северо-восточным ветром, услужливый огонек разгорается неистовым пожаром. Пожар пустыни — какое кому до него дело? — блуждает огромными клубами много дней и ночей по неисходимым пространствам камышей, пока не пресытится и не сляжет сам собой.

Открытым нападениям горцев чаще подвержены верховые, то есть более удаленные от моря участки линии. Здесь пограничный рубеж — правый берег Кубани — менее представляет препон стремительным вторжениям неприятеля. Надобно сказать, что Кубань, пролегающая вдоль Кавказского хребта широким желобом, посредством которого нагорные воды стекают в два морских водоема, носит на себе резкие отпечатки главных видоизменений горного хребта. Ближе к своему верховью, к Эльбрусу, где горы имеют наибольшее возвышение, правый берег Кубани (который вообще на всем своем протяжении господствует над левым) возвышен, утесист и, как окрестная почва, каменист. Отдаваясь к северо-западу от Эльбруса, по направлению к Черному морю, горный хребет оседает, освобождается от вечных снегов и вечного оцепенения, делается доступным для органической жизни. Берега Кубани также понижаются и принимают свойство песчано-глинистое и черноземное. Наконец еще северо-западнее, еще ближе к Черному морю, плуг бороздит возвышеннейшие скаты хребта и Кубань отражает его обросшие лесом горбы в своих широких водах, тяжело движущихся в низменных илистых берегах.

Все прижимаясь к горам и все отбегая от правого своего берега, который почти неуклонно тянется прямой грядой, она вьется, как поспешно ползущая к своей норе змея, и крутыми изгибами, нередко простирающимися на несколько верст в радиусе, образует множество закрытых займищ. Сопредельное население гор, теснимое с другой стороны хребта Черным морем, придвигается все ближе и ближе к пограничной черте. Хищнические шайки находят себе скрытные притоны в виду самых кордонных вышек, а островки и промели, рассекающие реку многими точками, значительно облегчают переправу наездникам — при обычных им вспомогательных средствах: тулуках (кожаных мехах, наполненных воздухом), фашинах, карчах, долбленых челнах, а часто и без этих пособий — на одних добрых конях.

Между тем изломанное течение Кубани лишает кордонную линию важнейшего удобства — равнения, фронта. Оседлые посты держатся по большей части возвышенного гребня берега, этой хорды дуговидных течений реки, а батареи и пикеты — эти легкие укрепления, способные держаться на какой-нибудь кочке, выдавшейся из топи поречья, смело и неотступно преследуют береговой урез, по самым прихотливым его изворотам и уклонам. Так смелые гончие преследуют быстро несущегося по плавне вепря. Острым клыком подкашивает он старый камыш, и по широкому своему следу мечет горячую пену... Могучая растительность господствует вокруг передовых этих укрепленьицев, самых уединенных и пустынных. Хмель, ежевичник и другие ползучие широколиственные растения заволакивают их снизу доверху. Природа как бы приголубливает и укрывает от хищника их печальное сиротство и одиночество.

В последнем низовом участке необозримые плавни, покрытые озерами и длинными лентами вод, остающихся после разливов Кубани, широко раздвигают звенья кордонной цепи и пролегают мертвыми между ними пространствами. Прямые сообщения между пикетами, батареями и постами загромождены бесчисленными препятствиями и возможны иногда на одних только легких долбленых челнах — "каюках", перетаскиваемых на руках от одного озера к другому. Подобная местность немного представляет неприятелю удобств для открытых наездов, зато покровительствует она прорывам мелких хищнических шаек "психадзе", которые не без основания слывут у казаков более опасными, чем сильные полчища "хеджретов".

Психадзе тихо просачиваются сквозь кордонную плотину в незаметные скважины, которые при всем старании, при всех хлопотах не могут быть прочно забиты, а хеджреты переливаются через верх волнами внезапных и шумных приливов, для отвращения которых недостаточно одного возвышения или упрочения плотины. Психадзе — по-русски "стая водяных псов", так называются у самих горцев пешие, неотвязные и надоедливые хищники, достигающие добычи украдкой, ползком, рядом мученических засад — больше шакалы, чем львы набегов. Хеджрет — это открытый, доброконный, иногда закованный в кольчугу наездник — это лев набега. Первый образ хищничества свойствен простым по происхождению и бедным по состоянию людям, а последний — дворянам и людям достаточным. Когда горец выехал из своего аула на такое расстояние, далее которого не отходят от жилья куры, — выехал, разумеется, не с одними голыми руками, а с заря-дом в ружье и с десятью другими в газырях, с куском сухого сыра в сумке и с арканом в тороке, он — хеджрет. Преимущественно же и существенно принадлежит это название буйным бездомовникам, которые выросли в круглом сиротстве и неимуществе или которые, накликав на себя гонение в своих обществах, бежали с родины на чужбину и там по неимению недвижимой собственности и собственного тягла промышляют себе хлеб насущный кинжалом и винтовкой. Эти люди, по выражению одного высокостепенного бжедугского эфенди, свинцом засевают, подковой косят, шашкой жнут. Долговременная Кавказская война, осиротив тысячи семейств и истребив тысячи частных имуществ в горах, произвела множество хеджретов в первом смысле — в смысле сиротства и неимущества. Нынешний посланец Шамиля Магомет-Амин, подобно двум своим предшественникам, Хаджи-Магомету и Сулейману-эфенди, находит в хеджретах ревностных поборников своих возмутительных и фанатических происков между закубанскими горцами — не потому, чтобы хеджреты сочувствовали его лжеучению, а потому, что находят они возможность составить около него свой круг, свою шайку и получать от него деятельность, которая наполняла бы пустоту существований, не принадлежащих ни обществу, ни семейству. Так оторванные от берега песчинки долго крутятся в гибких волнах Кубани, пока не нападут на точку опоры, пока не остановятся и не установятся около ветки, сломленной ветром с нагорного дуба и увязшей на дне реки. Тогда, сцепляясь одна с другой, они образуют из себя нанос, нанос разрастается в огромную промель, по которой падкий на добычу горец пробирается в беспечную казацкую станицу...

Хеджреты принадлежат к разряду людей, для которых жизнь копейка, а голова наживное дело. Они во всякое время готовы на предприятия самые дерзкие, на похождения самые отважные. По одежде они последние бедняки, по оружию первые богачи. Дорогой оправой винтовки и лохмотьями черкески одинаково тщеславятся, молодого человека, надевшего бешмет с галуном, язвят насмешкой. В этом отношении, но уж, конечно, ни в каком другом, они сродни тем циникам, у которых сквозь дыры старых плащей проглядывала гордость. Кожа с убитого хеджрета, говорят горцы, ни на что не годится, но когти этого зверя дорого стоят. Про удалых хеджретов поют песни, прекрасный пол честит их предпочтением на празднествах, а это самая вожделенная награда для черкеса, награда, для которой сердце молодого наездника бьется ровно и спокойно под свистом русской картечи, пред сверканием русского штыка. По свободному ли сочувствию к храбрости или по наущению стариков царица шапсугского пира проходит, не поведя глазом, мимо блистающих красотой и галунами юношей и подает руку оборванному, затертому в толпе хеджрету, чтоб с ним составить звено в цепи ушюкурая (господствующая в горах пляска, в которой девушки и молодые мужчины, сцепившись плотно рука с рукой, локоть с локтем, делают из себя живую, движущуюся гирлянду).

За Кубанью хеджреты то же, что за Тереком абреки. Хеджрет (от арабского "хеджра" — бегство) значит: беглец, переселенец. Это чужое название горцы благосклонно приняли и водворили в свой язык в честь хеджры, или бегства, основателя ислама из Мекки в Медину.

Но докончим обзор линии.

Естественные преграды, противопоставляемые открытым нашествиям неприятеля местностью низового протяжения линии, исчезают в зимнюю пору, когда воды и болота Кубани замерзают. Тогда, напротив, препятствия обращаются в выгоды для горцев. Как при наступлении, так и при отступлении они с решительным успехом прикрывают свои летучие толпища дремучими камышами, которыми задвинут этот порог.

Такие резкие оттенки пограничной местности, очевидно, должны были внести некоторые особенности в образование военных сил и в самый характер службы черноморских казаков. Первая и существенная особенность является уже в том, что Черноморское войско имеет пехоту — летучую штыковую пехоту, делающую по двенадцати верст в час, тогда как мы привыкли представлять себе казака лишь на хребте степного коня или на корме вооруженной ладьи. Потом, как в пехоте, так и в коннице исстари ведется особенный, единственный в своем роде разряд стрелков-разведчиков (есіаігеигз), предприимчивых, мужественных, неусыпных, которых могли вызвать и воспитать только известная местность и известные военные обстоятельства. Это пластуны. Пластун значит собственно — охотник, егерь. Слово малороссийское, которого корень польское ріагу, т. е. ползающие.