Полвека назад, в шестидесятых годах в пору моего раннего детства вся наша жизнь была проникнута ощущением героической истории своей великой страны. Еще очень свежи были в памяти победы и раны Великой Отечественной войны. О них ежедневно напоминали газеты, радио, кино и, только что появившееся в городах, телевидение. В Приморско-Ахтарске на пятачке перед центральным рынком и в расположенном рядом сквере всегда можно было встретить мужчин с потерянными в боях руками, ногами, страшно изувеченными телами. Надев боевые награды они на костылях, инвалидных колясках собирались в самом людном месте, как бы проверяя ежесекундно глубину памяти и сострадания окружающих к тем, кто отдал здоровье и жизни за Родину. И потребовать убрать с глаз долой это страшное напоминание о войне мог только моральный урод. Вечером некоторых, любивших крепко выпить, порой буйствующих, инвалидов милиция бережно развозила по домам. Так велела совесть русского человека, для которого благодарная память одно из главнейших качеств характера.

Потребность знать историю своих предков отличительное свойство человека от животного. Каждый ребенок увлеченный историк, пытливо задающий вопросы: что, где, когда и почему. И мы пяти - шестилетняя уличная ахтарская детвора взахлеб повторяли друг другу рассказы старших о войне, об автоматах, финках и трофейных кортиках, о фантастически сильном фонарике «даймонд». Несчетное количество раз мы бегали в городской музей, чтобы посмотреть широко раскрытыми глазами на настоящий пулемет Максим и на мечту всех пацанов – маленький, удобный «дамский пистолет». Интерес к героической старине будоражили фильмы «Александр Невский», «Чапаев», которые мы готовы были смотреть всегда и везде. А затем в своих играх от души громили самодельными мечами «тевтонских рыцарей», либо по очереди шли ровным строем, как капелевцы, под Анкин пулемет. История страны была неотъемлемой частью нашего сознания.

А в ней каждый день свершались новые исторические события. Начиналась новая эра и все это, так или иначе чувствовали. Я родился в Краснодаре всего за пару недель до полета Юрия Гагарина и вполне мог бы стать его тезкой на волне вмиг появившейся моды на это имя. Но бате, приехавшему покорять краевую столицу из станицы Бриньковской, хотелось быть независимым, не таким как все. Но, предложенное им, громко-звучное имя Альберт в пух и прах раскритиковали в ЗАГсе, объяснив, что мода на иностранные имена давно прошла. Так я стал тезкой древнерусского Вещего Олега, чем всегда в глубине души гордился. Правда бабушка с маминой стороны в славной станице Березанской пришла в ужас, узнав как нарекли внука: «Это ж какое отчество будет у его детей?» – многие годы в сердцах вопрошала она. И поначалу все смущенно опускали глаза, не зная как оправдаться, так непривычны были еще в повседневном обиходе старорусские имена. А сегодня имя отчество моего сына – Борис Олегович звучит вполне благозвучно. Другая эпоха. Но начиналась она тогда в послевоенные годы, когда победивший народ вновь потянулся к своим историческим корням.

Не забыть с каким замиранием сердца мы слушали на первых уроках истории в школе о подвигах киевских князей, о нашествии Батыя. Мы все, как один готовы были встать в ряды героических защитников маленького Козельска. Как было не влюбиться в историю своей страны, когда в ней столько великих событий и выдающихся людей.

А за стенами подчиненной определенной идеологии школы свою историю нам преподавали старики. «Ешь аккуратно и быстро, а то на работу не возьмут!» – шутливо серьезно наставляла бриньковская бабушка. И тут же объясняла, что раньше перед тем, как выбрать работников на уборку хлеба хозяин кормил их обедом, присматриваясь, кто, как ведет себя за столом. И невольно возникал интерес, что же это за время было такое, когда человека сначала кормили, а потом решали взять его на работу или нет. У нас ведь действовал совсем другой принцип: кто не работает – тот не ест. И это, безусловно, считалось верхом справедливости.

На телевидении в то время казаков показывали в основном, как они нагайками разгоняют революционеров, настоящие исчадия ада. А у моего любимого деда в Березанской висел на стене его портрет в казачьей черкеске. Он был моложе тех дореволюционных казаков, но не стеснялся их формы и в советское время.

Постепенно, с взрослением приходило понимание, что кроме официальной истории есть еще другая, тщательно скрываемая от нас добропорядочных советских людей. Но значит так и надо, тут же подсказывал в глубине мозга угодливый голосок. Я был послушным мальчиком и искренне верил взрослым, искренне верившим вранью, которое они повторяли. Да и не хочется думать о плохом в юношеском возрасте. Лишь однажды я был поражен до глубины души, когда балагур и всезнайка соседский дед Щербина рассказал, что многие, кто в годы войны попал в плен и томился в фашистских концлагерях потом получили еще огромные сроки заключения в колымских лагерях. Уже на следующий день я решил проверить эту не укладывающуюся в здравый смысл информацию у самого авторитетного в этом вопросе человека – нашего учителя истории, инвалида, прошедшего вражеский плен. По школе он обычно ходил задумчиво угрюмым, позвякивая неуклюжим протезом ноги, чем вызывал различные прозвища от учеников. Не ускользали от детских глаз его некая запущенность, одиночество, споры и нелицеприятные разговоры с некоторыми коллегами по учительской. А ко мне он наоборот относился с симпатией и даже можно сказать душевной теплотой. Видимо, битому жизнью человеку импонировала моя бесхитростная любознательность.

И вот, пользуясь доверительными отношением, я прямо посреди урока решил раз и навсегда выяснить истину и рубанул вопрос с места: «А правда, что те кто побывал в концлагерях, потом еще сидели в тюрьме на Родине?..»

То, что произошло потом, я сегодня вспоминаю с болью сострадания в душе. Пожилой учитель, старавшийся всегда вести открытый честный диалог с классом, после моего вопроса, наверное секунд двадцать, показавшихся нам бесконечно долгими, стоял низко склонив голову над столом, упершись в него крепко сжатыми кулаками. Казалось его неестественно сгорбленная высокая грузная фигура содрогается. Вид этот был столь необычен, что одноклассники стали оборачиваться на меня, мол, что ты наделал. Но тут старик поднял голову, обвел класс обреченным взглядом, пронзительно посмотрел на меня и тихо, но внятно проинес: «Нет…» И медленно осел, на стул.

«Нет! Я так и думал, а то дед говорит…» - облегченно вздохнул я.

«…Ты потом все поймешь», - еще раз пронзительно посмотрев мне в глаза, с особым чувством убеждающе произнес старый учитель. Лишь потом я узнал, что ему самому пришлось пройти через чудовищные испытания и гитлеровских и сталинских лагерей.

«Ты потом все поймешь» Не могу похвастаться, что эта пророческая фраза в одночасье перевернула мое сознание. Да так и не должно было быть. У молодости свои идеалы и устремления. Но страсть к истории неотвратимо вела меня к прозрению. Куда бы не заносила меня судьба, я как завороженный первым делом шел в местный музей, лез на стены крепостей, прикасаясь к тысячелетним камням, стремился всем телом и душой почувствовать пульс времени. И это было такое всепоглощающее, до мурашек по коже, ощущение сопричастности к вечности, что стоило затраченных сил и времени. Все черноморское побережье - огромный античный музей. Судьба распорядилась так, что после школы я из кубанских степей попал в бессарабские, в славный городок Белгород-Днестровский, где два года осваивал в местном рыб техникуме героическую профессию трал мастера. А мне в годы учебы, гоняясь на сейнере за косяками килек и хамсы, довелось пройти его от Измаила до Батуми. И со дна моря тралами мы нередко поднимали исторические реликвии как минувшей войны, так и времен древней Греции. Отдельной историей надо описывать, как мне молодому матросу удалось удалось спрятать под сетями, одну из приготовленных командой для обмена на плавбазе на водку амфор, поднятых со дна у северо-западного берега Крыма. Как потом уже дома тайно с братом вывозили ее на мотоцикле из порта. Теперь она красуется в музее станицы Бриньковской.

Осев на берегу в Приморско-Ахтарске я перепробовал и освоил дюжину профессий, но судьба упрямо вела к начало неясно ощущаемому в детстве, затем все больше осознаваемому в зрелом возрасте писательскому предназначению.

За прошедшие десять лет работы журналистом местных газет и телевидения передо мной открылся огромный пласт информации о самобытной и величественной истории города Приморско-Ахтарска и всего нашего района. От древних греков и меотов до фантастически бурного развития в начале прошлого века. И, узнавая все новые факты из истории прошлого, я все больше понимал настоящее, что ничего в мире не происходит случайно, все в жизни взаимосвязано миллиардами невидимых простому глазу нитей, которые надо всячески беречь и восстанавливать. Как не может жить дерево без корней, так и каждый народ не может существовать без осознания сопричастности к своей истории. Сохраняя прошлое, мы каждый день преодолеваем свое будущее.