Еще в недавние времена казак вне военной послуги был табунщиком, охотником и рыболовом. Эти промыслы, пропитывая и снаряжая воинственного сына степей, вместе с тем служили ему приуготовительными упражнениями для его казацкого военного призвания. Около табунов, незнакомых со стойлом, он делался наездником, около стад, угрожаемых зверем,— стрелком, бойцом. Он свыкался с невзгодами пастушеского и охотнического кочевания для перенесения трудностей и лишений бивака. В поисках, без дорог, за похищенными или затерявшимися животными он изощрял память мест и способность ориентироваться в ясный день и в темную ночь, в дождь и в туман,— а от степного одиночества приобретал он терпение и чуткость, которые так нужны были ему для военных засад, для отводных одиночных караулов, разъездов, поисков. В рыбачьем дощанике знакомился он с бурной стихией, чтоб на другом поприще смело и ловко владеть веслом канонирской лодки. Таков был, таков и теперь еще отчасти домашний быт казака на Черноморье. Но это быт устарелый, опадающий лист с дерева,— его вытесняет новый земледельческий быт.

Как семейный и земский поселянин, приуроченный к своему водворению и повинностью, стучащей на заре к нему в окно, и колыбелью, зыблющейся подле прялки его молодицы, нынешний казак сдружился с плугом и в нем ищет твердой опоры своему существованию. По изречению одного из семи мудрецов, он молится Богу о хлебе насущном, держась за плуг.

Впрочем, хлебопашество Черноморского края составляет для народа предмет насущного только труда, а не богатства и даже не довольства. Оно чуждо всякого полеводного порядка и не всегда достаточно для пропитания местного народонаселения. Привоз хлеба из Ставропольской губернии обратился в существенную потребность екатеринодарских рынков и станичных ярмарок. Для продовольствия казаков на линии и в войсковом гарнизоне хлеб закупается за пределами войсковой земли, чаще всего в Воронеже. Обыкновенным количеством засевается на полях Черноморья озимых и яровых хлебов 50 тысяч четвертей; собирается 300 тысяч четвертей (самшест). Причитается на душу около двух четвертей.

Сбор картофеля от посадки в одну весну простирается до 15 тысяч четвертей. Разведение его сообщается от казаков и к мирным черкесам.

Значительная часть земледельческого труда посвящается огородам и бакшам, где и подсолнечнику дано право гражданства. По части огородничества больше видно внимания к свекле, чем к капусте. Табак, кунжут, сурепа, мак, лен и конопля могли бы возделываться с особенной выгодой, если бы для них оставались руки от земледельческого труда первой необходимости.

В обеспечение народного продовольствия, на случай неурожая хлебов, устроено по куреням до шестидесяти запасных хлебных магазинов, в которых нормальная засыпка должна состоять не менее как из 160 тысяч четвертей, но по ограниченности посевов и сборов наличный состав ее редко доходит и до 50 тысяч четвертей.

Независимо от особенностей почвы и климата успехам земледелия не вполне покровительствует тревожный быт жителей, которые обязаны не только в урочное для службы, но и во всякое другое время соблюдать боевую готовность для происходящей у них на пороге войны с горцами. Разрядив ружье и снарядив плуг, льготный казак не успеет иногда дотянуть починной борозды, как безочередной наряд отрывает его от мирного труда и переносит с поля пахотного на поле ратное. От этого происходит, что летние полевые работы в крае чаще отправляются женщинами, чем мужчинами. Если в Риме был воздвигнут храм женскому счастью, то на Черноморье, бесспорно, заслуживало бы этой почести женское трудолюбие.

К высказанному более или менее случайному и преходящему неудобству присоединяется неудобство существенное, не только присоединяется развитие и усовершенствование земледелия, со всеми его отраслями, но вообще противодействующее утверждению общественности и благосостояния в крае на прочных основаниях. Это, чтоб не сказать более, неудобство заключается в отсутствии уравнительного и положительного распределения земли.

Земля, населяемая казаками, есть земля войсковая, или подвижная. Все казаки ей крепки, но она никому из них не крепка. На ней невозможно никакое частное потомственное владение, на ней допускается только пожизненное пользование. Это один из трех видов жалованья, производимого государством казакам за службу. Остальные два вида заключаются в денежной даче и льготе. Условия, размеры и порядок пользования войсковой землей до позднейшего времени не были определены законом, и самая земля не была приведена в точную известность межевым порядком,— земля же без невидима. Предоставлено было каждому члену войсковой семьи, как чиновному, так и простому, пользоваться землей по мере надобности. Такое патриархальное правило могло быть хорошо только в прежней отчизне черноморцев — на Запорожье, где все без изъятия казаки были равны по правам состояния, где военные чины имели значение должностей, в которые достойнейшие из казаков избирались свободными голосами куреней, на потребное время, и по сложении которых чиновные избранники опять становились в общий ряд с остальными членами своего сословия. Это были Цинцинаты, которые вчера ехали в триумфальной колеснице, а сегодня тянули из воды рыболовную сеть. Но на Черноморье, где уже служба казачья соединилась с заслугой и выслугой, где поэтому явились бригадиры, полковники, премьер-майоры и секунд-майоры и где от войскового "товарищества" резко оттенилось новое, более требовательное сословие, "панство", патриархальное поземельное правило, очевидно, не могло больше иметь места. Однако оно осталось во всей своей запорожской простоте и неопределенности. В первые десять-двадцать лет новой жизни войска на Кубани, пока еще земли было слишком много, а оседлого и зажиточного населения слишком мало, отсталая неуместность упомянутого правила не была замечаема ни правительством, ни самими казаками. Но когда оседлая жизнь в краю утвердилась, население увеличилось и разжилось, тогда заметно стало, какой разгул произволу и насилию открывала пустота, оставленная в вышесказанном поземельном правиле. Тогда патриархальное "по мере надобности" обратилось в феодальное "по мере возможности".

Как между пользующимися и предметом пользования не было поставлено никакой посредствующей управы, то облеченные властью и чинами члены войсковой семьи сколько хотели и могли, настолько и расширяли размеры своего земельного пользования, не заботясь о том, что остается на долю их нечиновных собратов, и не принимая в руководство другого правила, кроме правила тройного прямого, выражающего известную истину, что по брюху и хлеб, что большому кораблю большое и плавание. Такое направление родилось из самых приемов первоначального заселения земли. В то время, чтоб придать пользованию характер владения, чиновные члены войскового общества обособились от своих нечиновных сочленов и водворились хуторами в одиночку по глухим степным займищам. Материальным удобствам существования пожертвованы были обязанности и нравственные выгоды общежития. Расположились жить на вольной земле так, как бы пред словом жить не стоял слог: слу. Такой образ основного расселения войскового общества должен был иметь потом свое особенное влияние и на воспитание народа, и на дух войска, и на цивилизацию страны.

Призвав казаков на новое поселение, правительство дало землю вообще войску, сказать яснее — обществу, отнюдь не допуская каких-либо исключений или привилегий в пользу отдельных классов, рангов и лиц. Никаких даже намеков на это не встречается в старых актах о войсковой земле. По естественному порядку вещей, отличенные рангами лица могли и должны были иметь свои преимущества в земельном пользовании, не покидая народа одного с ними призвания и не уклоняясь за круг общинного пользования, как это и указано в позднейшее время и как это исстари велось в Кавказском войске. Трудно дойти, по каким феодальным преданиям при первоначальном заселении черноморцами войсковой земли общинное пользование ею и самое даже призвание составлять общество оставлены были одним только простым казакам, чиновные же старшины, яко вожди и наставники народа наложили руку на лучшие земельные дачи и сказали: наше!

Они жаловали землю друг другу письменными актами, в которых явилось во всей ясности буквы "вечно-потомственное владение". После того название войсковой осталось при земле как почетное титло. Жалованные акты не предъявлялись правительству и потому не могли иметь той прочности, какую воображали видеть в них и жалователи, и жалуемые. Главное дело в том, что связанные с ними отдельные земельные жалованья, под названием хуторов, не сопровождались никакими межевыми действиями и освещениями и никакими даже полицейскими ограничениями. Единственным ограничением служили им пределы влияния и авторитета того или другого высокочиновного старшины. А потому, когда высокочиновный и далеко раздвигавший границы своего земельного довольствия старейшина сходил в могилу и сам превращался в глыбу войсковой земли, тогда широкие границы его довольствия, потесненные новым, поднявшимся на верх лестницы войсковой иерархии чиновным старшиной, суживались с быстротой утренней тени,— и оставленное первым движимое имение в рогах, гривах, рунах и скирдах превращалось в прах, как червонцы фортуны, прорвавшие ветхую суму нищего. Исполнялся со всей строгостью известный приговор, равно общий дарствам, обществам и отдельным лицам.

Так возникли первые хутора, известные под именем "панских".

. В течение времени сами куренные общества, другими словами — нечиновные члены войсковой семьи, увлекшись примером произвола войсковых патрициев, объявили за собой право жаловать хуторами своих собратов, плебеев. Кому было тесно в курене, кому было нужно отодвинуться от его полиции и повинностей, тот ставил угощение куренному обществу и под единственным влиянием угощения получал от этого общества письменное, запечатленное бесчисленными рукоприкладствами дозволение выселиться из слободы в поле, "сесть хутором". Народное мы потешалось тем, что из нечиновной массы выдвигались вперед люди, способные сидеть хуторами не хуже себялюбивого панского эгоизма. Но как печально было разочарование недальновидной толпы, когда созданный ею особняк-хуторянин, дослужившись чином, делался паном и обыкновенно становился самым неумеренным притеснителем прежних своих сотоварищей в земельном пользовании, или когда хуторок простого бедного человека посредством продажи: дара и наследования переходил во владение "заможного" пана, и когда этот новый заможный владелец на отведенный для нескольких десятков животных лоскут земли переводил огромную худобу (четвероногое хозяйство), в игольное ухо вводил верблюда. Тут уж просто повторялась уловка Дидоны, которая, по словам исторического предания, выпросила себе под усадьбу земли столько, сколько могла занять одна воловья кожа, потом изрезала кожу на тонкие ремни и, приставляя их один к другому, захватила обширную площадь.

В нынешнее время различие между хуторами панскими и куренными исчезло. И те, и другие, раздвигая свои земельные дачи произвольно, почти в самые улицы куреней, расширенных увеличившимся народонаселением, равно сделались несносны куренным обществам. Завязалась неугомонная, недостойная благоустроенного края борьба между куренями й хуторами. Чтоб остановить и сократить земельные захваты хуторов, курени выдвигают против них свои плути, подходят под них траншеями, ископанными ралом; а хутора в виде усиленных вылазок напускают на куренные пашни свои стада и табуны. Борьба, как видите, земледельческого быта с пастушёским. Неурядам, жалобам и искам, самым нелепым, нет числа. Казаки "чоборали" пана, а пан порубил казачьи плуги и вытоптал посев казачий. Урядник посеял жито, а сотник по его житу взял да посеял пшеницу, и тому подобное. Бог знает, как бы далеко зашла эта поземельная усобица, если бы не подоспело войсковое положение 1842 года. Напомнив казакам общинное значениё войсковой земли, оно взялось сделать то, чего дотоле недоставало и в чем была ощущаема в среднем и низшем слое войскового населения настоятельная потребность — определить условия, размеры и порядок пользования землей, постановить строгую управу между пользовщиками и предметом пользования. Немногих особняков, приверженцев бездоказательного дела хуторов, оно смутило; народ и большинство войскового дворянства его благословили и нетерпеливо ждут, дня, когда будут введены в обетованную землю, когда новый земельный порядок из книги перейдет в дело.

Войсковым положением указано учинить межевое измерение и распределение войсковой земли и отвести в пожизненное пользование: на каждого казака по 301, обер-офицера по 200, штаб-офицера по 400 и генерала по 1500 десятин. Приведение сей Высочайшей воли в исполнение составляет одно из текущих распоряжений настоящего времени. Туман неизвестности, со времен Чингисхана носившийся над курганами и балками войсковой степи, редеет перед планшетом съемщика, веха землемера маячит объявлением: пес ріиз иііга, а цепь его звучит радостной вестью: на земле мир...

По нынешнему числу жителей приходится только по 16 десятин на душу мужского пола. Недостачу земли легко пополнить водой, которой здесь так много. То есть можно наделить рыболовными водами станицы Таманского острова и другие приморские. Дав простор станицам степным, эта мера оживила бы населением и промышленным трудом речные устья и морские берега, которые при тридцатидесятинном наделе землей по необходимости должны оставаться пустыней. Эта же мера воспитывала бы способных людей для службы на флотилии, в которой была и может еще быть надобность..

При вышеизъясненном положении обитаемой и обрабатываемой земли на Черноморье земледелие занимает второстепенное место в ряду предметов народного хозяйства, на первом же плане находится худобоводство, то есть скотоводство, овцеводство и коневодство. Худобоводство принадлежит преимущественно панскому сословию.

Равнинные пространства Черноморья расстилаются одним необъятным пастбищем, где по всем направлениям движутся худобы рогатого скота, овец и лошадей, род которых переведен на Кубань с Днепра, из богатых зимовников Запорожья — последнего, уже не любившего рыцарской нищеты, Запорожья. Рогатый скот отличается крупным ростом и дородством, шерсть имеет сивую и принадлежит к известной породе украинской, или черкасской, овцы молдавской породы замечательны своей длинной, но жестковатой шерстью, лошади составляют поколение, конечно, уже переродившееся степных запорожских заводов. Масти их преимущественно темные.

Для улучшения степного коневодства был учрежден на реке Керпилях в 1811 году войсковой конный завод. Существовал он более двадцати лет, но без замётной пользы для края, и перевелся сам собой. В бедственный 1833 год все состоявшие в нем матки, сосуны и производители погибли от неурожая кормов — так, по крайней мере, гласят официальные отчеты того времени.

При двух или трех частных отарах простых овец имеются в небольших количествах тонкорунные цигаи. Это обломки существовавшего здесь войскового овчарного тонкошерстного завода. В 1816 году был учрежден, тоже на реке Керпилях, сказанный завод и при нем фабрика для выделки сукон, годных казакам на обмундировку. И завод, и фабрика шли не так-то хорошо: войсковая казна тратилась не покрывая расхода приходом, и потому оба завёдения проданы в 1846 году на слом.

По последним сведениям, насчитывается в пределах Черноморья, независимо от езжалых или рабочих животных, рогатого скота до 200 тысяч, овец простых до 500 тысяч и тонкошерстных около 2 тысяч, лошадей до 50 тысяч поголовья (домашних свиней насчитывается в крае до 60 тысяч голов).

Для прокормления этих масс животных заготовляется на каждую зиму сена средним числом 85000 стогов, или 21250000 пудов на сумму до 700000 рублей. (Как здесь, так и во всех дальнейших случаях счет денег — на серебро.)

Для обозначения принадлежности мелкие животные имеют клейма на ушах и рогах, а крупные тавра (тамга) на ляжках. Тавро обыкновенно состоит из начальных букв имени и прозвания худобовладельца, но попадаются и особенные иероглифы. Буквы берутся из русского алфавита, который поэтому осужден бродить в беспорядке и врассыпную по всей степи. Иногда из сближеняя разнотаврных животных выходят забавные каламбуры. Из тавр составляется своего рода геральдика, изучение которой обязательно для пастухов и табунщиков больших худоб.

Каждый год закупается в Черноморье наибольшим

количеством рогатого скота 30 тысяч, овец 150 тысяч и

лошадей 5 тысяч голов на сумму от 800 тысяч до миллиона

рублей. Шерсти, кож и сала вывозится на 100 тысяч рублей.

За пару волов платится на месте 30—125, за корову

10—20, за овцу 2—З и за лошадь 20—80 рублей. За пуд 2

кож бычьих 5, за пуд шерсти простой 2 и за пуд сала 3 руб.

Добывается в год соломы до 2 миллионов пудов.

Заготовляётся для топлива бурьяна 50 тысяч и камыша 80 тысяч кубических саженей.

Рогатый скот и овцы выгоняются из Черноморья в Воронежскую губернию, откуда большая их часть живьем или в продуктах идет в обе столицы. Лошадей гоняют на ярмарки в Ростов и Бахмут, откуда лучшие из вторых или третьих рук достигают Бердичевской ярмарки. За удовлетворением домашних требований в дивизион лейб-гвардии, в конные полки и войсковую артиллерию, черноморские табуны снабжают лошадьми артиллерию, конно-подвижные парки и полковые обозы кавказской армии. Этими же лошадьми ремонтируется отчасти и нижегородский драгунский полк. За подъемную лошадь платят до 40, за ремонтную до 80 руб., редко дороже. Черноморская лошадь имеет шею плотную и короткую, голову большую — что отнимает у нее статность, легкость и способность собираться на мундштуке. Зато она крепко сложена, сильна, тверда на ногах, крайне переносчива, неразборчива в корме, чутка и памятлива, при всем этом, однако ж, дика и своенравна и больше имеет нужды в узде, чем в шпоре. На это у казаков ведется поговорка: "Киньску голову знайди и ту зануздай". В горах Грузии долго сохраняет она память о своих родных равнинах и по ним тоскует, вообще же не скоро свыкается и скоро раззнакомливается с седлом и упряжью, но, когда не выходит из-под седла и из упряжи, трудно найти коня, более способного к походам продолжительным, сопряженным с недостатками и лишениями. Наконец, лошадь черноморская, как и все вообще лошади глубоких степей, недоверчива и пуглива. Последний недостаток вселяют в нее с самого раннего возраста ночные нападения волков на табуны. Раны, нанесенные волками жеребятам, лечат промываннями из майской дождевой воды, которой для этого и запасаются в мае на все лето. Впрочем, у казаков это еще не большой руки недостаток, потому что он граничит с качеством, в высшей степени похвальным: эта же самая полохливость, подавляя в коне беспечность и сонливость, поддерживает в нем чуткость и осторожность — а что казаку больше нужно, как не это?

Донская лошадь отличаётся от черноморской тем, что она выше на ногах и легче и что: шея у нее длиннее и гибче. Черкёсская жё лошадь превосходит и ту и другую легкостью, соединенной с силой, умеренностью в корме и пойле, добронравием и смелостью. Впрочем, два последние качества в черкесской лошади не столько врожденные, сколько приобретенные. Под оплошным седоком и эта лошадь пуглива. Черкес в седле не спустит рукавов и не оставит нагайки без дела ни на одну минуту. Черкес в седле безжалостный тиран коня, но как скоро вынул ногу из стремени, он делается рабом и нянькой своего усталого скакуна. После арабов, никто не школит лошадей так жестоко и вместе не ухаживает за ними с такой заботливостью и нежностью, как черкесы.

Кавалеристам любопытно будет знать две вещи: первое, что черкесы считают большим вредом для лошади постоянно содержать ее в хорошем теле. Лошадь, как луна,— говорят они,— должна то и дело переходить от полноты к ущербу и обратно. Второе, что скребница и щетка никогда не должны касаться лошади. Вместо этих грубых орудий черкес употребляет собственную пятерню и как летом, так и зимой моет коня на реке водой с мылом, после чего держит его в реке так, чтобы вода доставала до брюха и холодным своим прикосновением заставляла коня вбирать живот внутрь, как можно глубже. Конюшня у черкеса всегда темная, темнейшая.

Ничего похожего на это нёльзя сказать про уход за худобами на Черноморье. Их не укрывают от ненастья, им не оказывают никаких пособий, когда губит их зараза. Круглый год скитаются они на подножном корме и довольствуются сеном только в случае сильных морозов, глубоких снегов и гололедицы. Вследствие скудного питания животные выходят из зимы — кости да кожа (хурда), весной набирают тело, из которого теряют половину среди лета от нужи — комара и мухи — и только осенью достигают полной сытости, которая и служит им запасом самопитания в зиму.

Плохое содержание, водопои из стоячих вод, гнилостные испарения из болот, злокачественные росы, самое даже скопление животных в большие гурты и другие, еще недознанные причины производят в худобах, а больше всего в рогатом скоте, повальные болезни и падежи. Чума, сибирская язва, или карбункул, рак на языке, воспаление легких и кровавая дизентерия опустошают стада рогатых, а оспа, парши и мотлица (іаЬез Ьераііз) пуще волчьих поборов сокращают отары овец. Замечено, что в местах, где нет речек со стоячей водой и где скот поят из копаней, как, например, по хуторам "Гречаной балки", падежи бывают слабые.

К козам не пристает зараза, и самые волки их обходят не из страха, но единственно из желания не заводить шума. Лошади подвержены болезням гораздо меньше, чем другая худоба, но зато гибнут они иногда целыми косяками от внезапных катастроф зимы, каковы метель и гололедица.

Зимние метели в открытых степях ужасны. Они бурлят иногда по нескольку дней сряду. Среди теплого, ясного и тихого дня воздух вдруг начинает холодеть и мутиться. Небо из синего делается серым. Курганы, пригорки, дороги являются не на тех местах, где вы их привыкли видеть. Знакомые предметы кажутся незнакомыми. Былинка вдали представляется деревом, собака конем. Не задумывайтесь в эти минуты, а то как раз заблудитесь. Потом показываются и медленно кружатся в воздухе легкие снеговые пушинки, и воздух как будто колышется. Потом вдруг — фррр — самый большой мех Эола лопнул, и снег начинает сыпать хлопьями. Наконец, небо и земля исчезают, все воздушное между ними пространство наполняется густой снежной пылью, которая забивает человеку зрение и дыхание. Теперь уж не до езды — поверните коня из за ветра и стойте. И слышно ли вам, как ревут где-то недалеко стада?.. Буря срывает их со становищ, крутит и мечет на все стороны. Над курганами, оказывающими сопротивление стремительному потоку воздуха, вздымаются смерчи. В эту недобрую годину волки рыщут стаями и беспощадно режут отбившихся от кучи животных. Рогатая скотина и овца стоят крепче против натисков непогоды, они сколько-нибудь свычны с базом, за ними могут следовать пастух и собака. Верный пес идет за стадом и тогда, как уж оно разбито бурей и покинуто пастухом. Но лошадей, гуляющих вольными табунами по широкому раздолью, буря, случается, заносит без вести, иногда сбрасывает с обрывистых берегов в море и в лиманы, где они идут под лед, или гибнут от голода в снежных сугробах, сбившись в кучу и обгрызая одна другой гривы и хвосты.

Другое гибельное для худоб явление зимы в степи — гололедица. Ее производит мороз, прервавший шедший дождь,— что так обыкновенно под этим изменчивым небом. От гололедицы особенно терпят лошади. На их долю заготовляются на зиму самые скудные запасы сена, потому что природа дала коню способность добывать себе сухой подножный корм, "калдан", копытом из-под снега. Но эта способность оказывается недействительной, когда посохшая на корне трава покрывается ледяной корой, не уступающей ударам твердого копыта. Тогда глаз видит, да зуб не ймет, и бедный конь, набив себе без пути ноги и понурив голову, испытывает мучения Мидаса.

Независимо от невзгод метеорологических бывают бедственные годы — засуха, повсеместный неурожай трав. Тогда крайность доходит среди зимы до того, что сдирают с хат старые соломенные крыши и обращают их в корм голодающим животным. Бывают и частные случаи, ввергающие худобохозяев в отчаянное положение. Осенний пожар, запущенный в степи для очищения старых полей от сорных растений, возьмет иногда направление к сеннику и уничтожит сотни тысяч пудов сена — обеспечение существования нескольких тысяч животных. Так, в недавние годы погиб богатейший в Ейском округе скотный завод Бардака, преемника Цымбала, славившегося рогатой худобой еще в Запорожье. Уже в позднюю осень степной пожар истребил обширные бардаковские сенники. На ту же беду подскочила жестокая и продолжительная зима. Надобно было приобретать сено и солому по неслыханно дорогим ценам, а под конец зимы не было уже возможности достать их ни за какие сокровища. Худоба начала валиться, и конец был тот, что из двух тысяч голов рогатого скота отборной известной на весь округ породы вышло из зимы только двести штук. Несчастье это сразило и самого худобовода: сильный человек запорожского закала и покроя, человек, которому стоило только схватить дикого быка за рога, чтоб смять его, как козленка, запечалился, слег и больше не вставал.

Про неурожайные годы сама природа учредила на Черноморье запасные магазины кормов, большая часть которых замкнута, однако ж, для худоб на все время, пока будет оставаться отворенным храм Януса на границе. Эта плавни, или глубокие болотистые займища, загроможденные всяким растительным хламом, на который нет засухи и неурожая и которым можно не побрезговать в нужде. Плавни Кубани, как театр линейной казацкой войны, театр с самым слабым освещением, неприступны для мирных стад и табунов. Но в другие плавни, отодвинутые от линии и от хищничества горцев, крупные худобы приходят искать спасения от голодного мора. Особенно сбиваются они в низовьях Протоки и около заливов Ахтарского и Бейсужского. И тогда сходятся на одной черте два столь различные промысла — худобоводство и рыболовство. Чем пользуясь, мы перейдем к рыбоводству.

В морских и речных угодьях Черноморья ловятся: осетр, как величали его сластолюбцы Древнего Рима,— юпитеров мозг, севрюга, визг, или шип,— помесь осетра и севрюги, белуга, сула, иначе судак, чабак, иначе лещ, тарань, сазан, населяющий лиманные и речные воды и поражаемый слепотою, когда буря или охота странствовать завлекут его в горько-соленые пучины моря; сом, долговечный жилец кубанских суводей, сельдь, редкий гость восточных берегов Азовского моря, селява, или шамая, рыбец, кефаль, которой икра высоко ценится константинопольскими греками; камбула(Новогреческое слово, происшедшее от эллинского кимбали - древнее музыкальное орудие, на которое камбула похожа видом.), тучный скат (раза разііпаса) и дельфин.

Как около пастбищ хищный зверь, так около рыболовных вод промышляет шумными стаями хищная птица: пеликан (баба-птица), баклан, цапля, нырок и мартышка — тагііп ресЬеиг. В нравах этих крылатых рыболовов подмечаются черты, достойные внимания естествоиспытателя или, по крайней мере, естествонаблюдателя. Пеликан и баклан соперники по ремеслу, отличаются, к удивлению, дружбой и взаимной услужливостью. Когда при холодном ветре и пасмурной погоде рыба сбивается в колоды и опускается ко дну, когда тяжелый и важный пеликан безуспешно погружает в мутные волны свой нос длинный и закругленный, как щипцы кузнеца, тогда проворный и ловкий баклан ныряет на дно, выносит оттуда добычу и поделяется ею со своим высокостепенным, но голодным соседом. После завтрака благородный пеликан принимает под свое широкое и теплое крыло и обогревает промокшего до костей водолаза. Увидев из камыша эту странную чету: неподвижного( невозмутимо-важного пеликана в огромном жабо и торчащую из-под его крыла вертлявую голову баклана с красными плутовскими глазами, охотник позабудет о выстреле и покатится со смеху. Вот они: меценат и сочинитель похвальных од — в перьях! И не правда ли, что человеку стоит только заменить своим разумным покровительством приютное крыло тяжелой птицы, чтобы сделать баклана для рыболовства тем же, чем делаются на рукавице охотника сокол и ястреб для птицеловства? Если верить путешественникам — да как же, впрочем, им не верить? — в Китае действительно существует подобный род рыболовной охоты.

Во всех рыболовных местах, лежащих в черте морских, приморских и речных вод, находится рыбопромышленных завёдений, называемых забродами, более 300. Из них рыбоспетных заводов до 200. По этим заведениям действует: кармаков, или крючьев, 700 тысяч, волокуш 80, неводов 30 (самая большая длина невода тысяча сажен), сетей 500, лодок разной величины и под разными наименованиями, как-то: дубов, баркасов, дощаников и каюков 300 и рыбаков 3000 человек. На приготовление рыбы потребляется до 200 тысяч пудов соли в год. Для просола одной тысячи штук сулы требуется соли 20, а тарани 5 пудов. На просол одного пуда красной рыбы идет 10 фунтов соли, т. е. четвертая часть веса рыбы. Крымской соли, как более крепкой, может быть употреблено меньше.

Рыболовный завод составляют: помещение для рабочих, магазин продовольственных и других необходимых для них запасов, амбар для соли, комяги, или солила, устроенные в виде больших закромов, рыболовные снасти и приборы, как-то: для открытых вод — невода, волокуши и гармаки, для гирл, устьев и вообще малых и тесных вод — сети, вентери, сандови и разных родов самоловы, сверх того для зимних подледных тоней — топоры, ломы, багры, бузулуки — подвязные подковы к сапогам для твердой ходьбы по льду. Производство рыбной ловли посредством показанных снастей общеизвестно. Мы скажем несколько слов о тех только рыболовных способах, которые не везде известны или которых употребление не слишком обширно. Вот например, способ, составляющий скорее удальство охотника, чем работу промышленника, и подходящий к тем способам, какими китов ловят.

В безоблачные летние дни при совершенном спокойствии в воздухе и на море, морская рыба, преимущественно белуга, подходит к устьям рек и гирлам лиманов "обмывать жабры пресной водой"( в жабрах ее заводятся от горько-соленой воды тонкие и длинные черви, которые ее беспокоят, пока не повыпадут от действия на них пресной воды) и, всплывая на зеркальную поверхность взморья, приходит в неподвижное, сонное состояние. Вооружаясь сандовями, то есть железными трезубцами, насаженными на шесты, к которым прикреплена длинная бечева, ловкие рыболовы тихо подплывают на лодках к дремлющим рыбам и, сколько есть силы, пускают в них сандовями. Ощутив удар, рыба стремительно идет в глубину, унося в своем туловище железо сандови, которой привязь между тем свободно попускается с лодки. Через короткое время пораженная рыба лишается сил и без труда притягивается к лодке. Этот род рыболовства требует меткости и силы в ударе (здесь-то казацкая рука наметывалась когда-то на удары пикой) и глубокой тишины в подъезде; не только от малейшего шума, всплеска, но даже от тени, упавшей от лодки на поверхность воды, рыба пробуждается и, встрепенувшись, исчезает в морской пучине. В Таманском заливе ловят рыбу камбалу с помощью огня. Выбрав темную и тихую ночь, отправляются на промысел в двух лодках, между которыми, от борта одной до борта другой, протянута при самой поверхности воды рогожа. На лодках зажигается яркий огонь. Рыба всплывает на свет, вспрыгивает над водой и падает на рогожу, а оттуда, разумеется, поступает в мешок.

В устьях мелких степных речек большими количествами ловится по весне тарань. Эта скромная рыба, приготовляемая впрок, составляет для казака такую же насущную потребность в быту домашнем, как добрый друг русского воина — сухарь, в быту походном. Вяленая и копченая тарань расходится с весны сотнями тысяч по всему Черноморью и составляет запас здоровой пищи для косарей на время летних постов» Для лова тарани употребляется вентерь. Устройство и самое действие вентеря действительно схоже с брюхом и его пищеприемным каналом. В один раз набирается в вентерь до 15 тысяч тарани. Это огромный самолов, устроенный из нити и обручей так, что зашедшая в него нехитрая и смирная рыбка, какова тарань, не может найти обратного выхода.

Тарань в море то же, что овца на суше: стоит только одной войти с простоты в самолов, за ней ввалится целый табун. Вентеря ставятся один за другим вдоль речного устья. От каждого из них раскинуты. на обе стороны крылья, направляющие рыбу в ловушку. Рыба идет сперва вверх, против течения реки, стало быть, из моря в степь, а потом, когда вымечет икру, отходит назад, в море, уже по течению реки. В первом случае она называется "ходовик", а в последнем "утекач". Само собой разумеется, что ходовик наполняет вентеря передние, а утекач, в свою очередь, задние, делающиеся передними. В средние же ставки попадает лищь то, что не попало ни в передний, ни в задний вентерь. По-видимому, средние ставки должны быть самые невыгодные. Но как они по своему серединному положению не остаются без дела ни при наступательном, ни при попятном походе рыбы, то двойной, хотя и умеренный лов приводит их выгоды в равновесие с выгодами крайних ставок. Горациева златая середина и здёсь не остается внакладе. Однако, в отклонение споров да перекоров, рыболовы разбирают места для вентерных ставок , по жребию.

"Утекач"— тарань — никогда не поступает на рыбоспетные заводы. Легионы ее, попадающие в морские неводы и волокуши, выпускаются обратно в море или отдаются за дешевую цену прямо из волокуш и неводов жителям приморских куреней и поселков. Сотни семейств, не имеющих достатка для производства лова собственными средствами, являются к чужим тоням с подвижными солилами и, забирая тарань из снастей, солят и спеют ее мёлкими партиями. Этот второстепенный промысел называется "толовирством". Само собой разумеется, что забродчик смотрит с некоторым неуважением на толовирщика, который является с поклоном только туда, где есть удача, а от несчастливых тоней идет дальше, как муравей от пустой житницы.

Все рыбопромышленные воды принадлежат войсковой казне и отдаются на откуп, от которого получается доход в год 82 тысячи рублей.

Лов рыбы разделяется по числу годовых времен на четыре периода: "веснянный", с ранней весны до мая, "меженный", с мая до сентября, "просольный", с сентября до замерзания заливов и взморьев, и "подледный", 0т замерзания до вскрытия лиманных и морских вод. Первый из этих периодов, начинающийся в минуту пробуждения от зимнего замирания всех жизненных сил природы, разлития рек и вторжения пресных вод в морские лиманы, составляет золотое время для рыболовов. Тогда белая морская рыба подходит к берегам для помета икры, она ищет теплых, мелких и спокойных вод и несметными полчищами заходит в ерики и лиманы в естественные садки и ловушки. Противоположную крайность представляет период меженный. Рыба перемежается, заброды пустеют, и немногих забродчиков, остающихся верными своим мрежам, народная поговорка относит к разряду людей сомнительного трудолюбия "на межень иде лежень".

Осенний период называется просольным потому, что вылавливаемая в продолжение его рыба не спеется и не в корень, а слегка просаливается. Уловы просольного и подледного периодов отличаются не столько количеством, сколько качеством рыбы, в это врёмя бывает она особенно вкусна. Лучшие балыки приготовляются из февральской и мартовской рыбы.

Для подледных тоней вырубаются две большие полыньи на расстоянии нескольких сот сажен одна от другой. На обе стороны от той и другой полыньи пробивается полукругом множество малых и частых прорубей, охватывающих своим расположением обширную площадь. На поверхности этой площади стараются как можно меньше ходить и шуметь, чтоб рыба подо льдом не полошилась. Совокупность полоней с прорубями имеет вид вместительного знака и называется "сал". (На открытой воде так называется всякое пространство, захваченное снастью.) В одну из полоней невод погружается, а в другую вытягивается. Полукруговые линии боковых прорубей служат путями для провода неводных урезов, с помощью шестов и багров, подо льдом от полоньи погрузной до высыпной. Подледный лов дело нелегкое. Чтоб управиться с одной неводной тоней, дня мало.

Ныне составляются правила для взимания прямого дохода с производителей рыболовного промысла, без посредства откупа. Одни только устья Протоки, на которых существует богатейший заброд ачуевский, будут оставаться в откупном содержании.

Во всякое время года благоприятно действует на производство лова умеренный северо-западный ветер "горбаток", правильнее арабаток (от Арабатской косы Азовского моря). Как бы ни устали рыболовы в течение дня, но, если добрый их союзник, горбаток, потянул ночью, они и ночь еще проработают. Сильный ветер затрудняет и даже останавливает неводной и волокушный лов. Волнение спутывает и ссучивает снасти. Если море разыгралось после засыпки невода, то забродчики прекращают тягу и спешат убрать невод в дуб, что нелегко сделать с двухверстным протяжением бечевы и нити. Приходится иногда для спасения снасти резать ее и кусками выхватывать из бушующих волн. Кармачному лову, напротив, непогода на море благоприятствует. Волнение раскачивает крючья и насаживает на них самую осторожную рыбу. Но как кармаки становятся в открытом море не ближе пяти верст от берегов, то надобно, чтобы забродчики не боялись гнева моря и молодецки пускались через горы и пропасти волнения к обуреваемым снастям. Трусы просидят непогоду на берегу, и та же самая зыбь, которая набила рыбу на крючья, посрывает ее с них и унесет за кармачную линию, нередко даже расстроит и разрушит самую снасть.

В те времена, как казаки свободно промышляли, по их выражению, добувались в войсковых рыболовных водах, порядок в рыболовном деле был такой: забродчики не договаривались на денежную плату, как наемники, но работали на долю, "на добычь", разделяя с производителем промысла успех и неудачу пополам. Для них этот промысел был тираж лотереи, положенной в закрытую урну моря. Черноморские, так же точно, как запорожские казаки, не принимали на свой язык обыкновенного выражения: ловить рыбу, вместо того они живописно изъяснялись: "добуваться, идти на добичь". Они возвышали в своем взгляде и в своей речи трудный, опасный и неверный, как сама война, рыболовный промысел. Вооружась веслом и неводом, они проникались молодецким одушевлением, как бы шли на победу и завоевание, и действительно, окончание каждого рыболовного периода праздновалось у них как возвращение из похода с победой и завоеванием. Свежее предание свидетельствует, что, доколе казаки, а не "городовики" работали на забродах, рыбы вылавливалось несравненно больше и что как на Запорожье, так и на Черноморье в былое время самые сильные, расторопные и храбрые казаки выходили из забродов. Один такой казак тянул за собой в бой десять других, взявших пику после пастушеской укрючины.

Каждый из четырех рыболовных периодов оканчивался на забродах дележом вылова, "дуваном добычи", между заводчиком и забродчиками. Отложив из всей добычи одну долю на покрытие издержек, употребленных хозяином на содержание ватаги, и другую на уплату в войсковую казну пошлинного налога, чистый затем прибыток делили на две половины, из которых одну забирал забродохозяин, а другую ватага. Последняя вела потом свой частный дуван. Атаман ватаги, как указчик и предводитель промысла, брал двойной пай против рядового забродчика. Этот старинный обычай сохраняется на некоторых забродах и доныне, но откупщики предпочитают ему простой способ найма работников за деньги в тех губерниях, где рабочие руки не дороги.

На всем пространстве рыбопромышленных вод годовой вылов рыбы средними количествами простирается: сулы до 4 миллионов, тарани 5 миллионов, сазана 200 тысяч, чабака 50 тысяч, рыбца 30 тысяч, селявы (шамаи) 300 тысяч штук, красной рыбы до 40 тысяч пудов, икры из белой рыбы, или галагану, до 40 тысяч, икры из красной рыбы до 4 тысяч, клею до 100 и визиги до 200 пудов, жиру до 2 тысяч ведер.

Лов сельдей незначителен, и для приготовления их не употребляется никаких усовершенствованных способов, как, например, способ корнваллийский.

Средняя на местах лова продажная цена рыбы спетой и в корень соленой: красной З руб. за пуд, белой от 10 до 60 руб. за тысячу. Рыба и произведения ее вывозятся водой в Ростов, Таганрог, Бердянск и Одессу, сухим путем — в землю Кавказского войска и Ставропольскую губернию. Сбыт рыбы последним путем доставляет извозчичьему промыслу работы на 2000 подвод в год. Из Ростова и Таганрога рыба расходится по южной полосе России и Польше, а из Одессы отправляется в Константинополь и Афины. |

Как худобоводство подвержено неотвратимым утратам от эпизоотических зараз и климатических невзгод, так и рыболовство испытывает потери и убытки от наводнений. Эти явления, не слишком, впрочем, частые, бывают в начале весны, когда бассейны морских лиманов наполняются прибылой водой из степных речек, а с моря в то же время поднимаются продолжительные ветры, в упор на лиманные гирла. Большая часть азовских забродов помещаются на береговых, вдающихся в море отлогостях — косах. Северо-западный ветер, налегая на юго-восточный берег моря, набивает большой бурун на косы. В продолжение нескольких дней море незаметно приходит в напряженное состояние у берегов, наконец в несколько минут вскипает оно и хлынет на косы, покроет их и унесет от забродов наловленную рыбу, лодки, снасти и запасы. Наводнение приходит и уходит с быстротой набега морских разбойников.

В изъятых от откупов и доставляющих пропитание народу степных речках водятся: окунь, тот окунь, которого Авзоний в своих стансах величал услаждением стола, карась и щука, которых взаимные отношения известны из русской пословицы; сазан, как выше замечено, охотник до путешествий, и линь, домосед, лентяй, полагающий истинное счастье в домашней тине... Господствующие же обитатели сих смиренных и бурь не ведающих вод — раки.

Опасное соседство горцев делает недоступными для рыбопромышленников передовые воды Кубани, которые, по казацкому поверью, "вечно с кровью текут". Только боевые люди с кордонных постов или из пограничных куреней отваживаются бросать в эти заветные воды кармак и сеть. И случается, что пуля горца неприятно просвистит над головой рыболова, но нужда говорит: "Это не долыне как точка — продолжай".

Приливы Кубани, возобновляющиеся с каждым ливнем, падающим на горы, приносят на Черноморье плавучий лес, сломленный или исторгнутый с корнем по лесистым берегам горных речек, впадающих в Кубань. Эти кажущиеся остатки плотов, потерпевших крушение, также составляют для побережных прикубанских жителей предмет ловли.

Между морскими рыболовными угодьями природа или рука человека — это вопрос — предусмотрительно расположила неисчерпаемые запасы соли, которая, как известно, составляет предмет первейшей потребности в рыболовном промысле. Это знакомые уже нам соляные озера. Войсковым жителям предоставлено добывать соль с озер в определенных количествах: казаку пятьдесят, а офицеру сто пудов в год на семью с платой акциза в пользу войсковой казны по 4 2/7 коп. сер. от пуда. Главный же сбор и распродажа соли принадлежат войсковой казне. За наполнением войсковых запасных магазинов соль идет значительными отпусками в рыболовные заводы и в аулы закубанских горцев — в ту и другую сторону не менее 300 тысяч пудов в год. При благоприятных обстоятельствах сбор соли со всех озер за лето мог бы быть доведен до трех миллионов пудов, если еще не более, но он не доходит и до одного как по ограниченности местных способов, так и по краткости существования соляных садок. Для уничтожения их довольно одного дождя. В видах особенной пользы войсковой казны принято не допускать жителей к сбору соли, пока войсковая казна не возведет при озерах своих "кагатов" (соляных бугров), но дождь не всегда ждет, пока войсковая казна управится со своим делом, и жители не всегда уезжают от озер с "молодой солью".

В войсковую казну, в эту, можно сказать, артельную складчину целого войска, несут оброк даже самые неудобные участки войсковой земли — болота. В некоторых из них водятся пиявки. Сбор этих полезных пресмыкающихся ограничен для жителей чертой домашней потребности, все же, что вне ее, отдается на откуп, прибавляющий к годовому итогу войсковых доходов иногда тысячу рублей, иногда половину этого. Пиявки идут в Турцию, где кровопускание в таком обширном употреблении.

Как домостроительная хозяйка, войсковая казна берет в одном месте, чтоб отдать в другом. Для развития и улучшения садоводства в сельском хозяйстве казаков заведен при городе Екатеринодаре на войсковом иждивении общеполезный рассадник, в котором насчитывается 25 тысяч кустов виноградных лоз и 19 тысяч фруктовых дерев. Породы тех и других взяты из Крыма. При рассматривании почвы Черноморья мы уже имели случай говорить о садоводстве, теперь прибавим, что этой статье суждена здесь прекрасная будущность, более или менее отдаленная. Изображения на древних фанагорийских монетах, древнее название этого края "Пандикапея", что значит всесадие, и некоторые признаки, не совсем сглаженные с поверхности степи кочевой ногайской кибиткой, свидетельствуют, что нынешнее степное Черноморье когда-то, быть может, пред нашествием на Кавказ монголов, было одним обширным садом, как ныне степные поляны Бессарабии. Сделанные до настоящего времени опыты и начатки, изданные постановления о земле и, наконец, частные меры со стороны высшего кавказского начальства поощряют, более всякого другого труда и промысла, народную предприимчивость к распространению и усовершенствованию в крае садоводства. Но садоводство требует больше рук, чем худобоводство а потому последнее и остается преобладающей статьей в казачьем хозяйстве.

В пользу лесоводства также предначертаны полезные правила, долженствующие прийти в действие, когда курени будут ограждены в своих земельных довольствиях межевыми распоряжениями. В то время, не говоря уж об улучшении климата и степных вод, пойдет успешнее и пчеловодство, которому благоприятствует богатство флоры но вредит безлесье и скудоводье. Как садоводству с лесоводством, так и к пчеловодству заметна в казаках врожденная охота. Любят они посадить около хаты деревцо и кустик и потом оживить их жужжанием пасеки. Но покуда еще не со всей точностью исполняется живущее в их поговорке обещание пчелы: "Прогодуй мене до купала — я зроблю из тебе пана". Одной летней засухи или запоздалой весенней стужи на беззащитной местности достаточно, чтобы трудолюбивое насекомое унесло свое обещание в гроб, которым делается для него улей. Недоброкачественность степных вод и рос также оказывает вредное влияние на пчеловодство, иногда при самом обильном наносе в улей пчела вымирает как будто от отравы, источник которой, конечно, скрывается в загнившей и проникнутой солями воде. В немногих лесистых пространствах по Кубани эта ветвь сельского хозяйства держится прочно и развивается успешно. - Всех пасек (пчельников) считается более 600, в них ульев до 4 тысяч. Получается меду до 12 тысяч и воску до 4 тысяч пудов.

Там же, на Кубани, по всему ее протяжению и по всем разделениям ее вод существует охота, достойная рыцарских полеваний средних веков. Кабан, олень, дикая коза, тетёрев, порешня, волк, лиса, заяц, фазан, лебедь — вот дичь глубоких прикубанских захолустьев. Любимая охота казаков — это отважная охота за кабаном, противником чутким, неустрашимым, коварным и свирепым. Действуют против него засадой и винтовкой. На волка ставят капкан, на фазанов силки. С борзыми охотятся по хуторам степных пространств, где также нет недостатка в дичи, четвероногой и летающей, особённо последней. С ранней весны и до самой зимы по лиманам, речкам и полям стадятся дикие гуси и утки, дрохвы, стрепеты, колпы, куропатки. В молодой траве бьет на заре перепел, в синеве поднебесья раздается веселый крик журавлей — этот светлый, далеко слышный крик, которого запорожцы желали своим предводителям, когда поздравляли их с принятием атаманской булавы.

Черноморский казак — охотник от природы. Охота с винтовкой и капканом занимала в прежнее время, как исключительный промысел, значительную часть жителей прикубанской и протоцкой полосы. Но теперь на службе война, а дома работа мало времени оставляет черноморцу для любимого его охотничьего промысла и произведения этого промысла, за удовлетворением домашних нужд, входят в торговлю незначащей статьей. Только заячьих кож вывозится за пределы края до 25 тысяч штук в год.