В краю, не так давно заселенном, в климате негостеприимном и в соседстве с народами дикими, дышащими разбоем и "охотнее проливающими кровь, чем пот", промышленность не могла еще сделать больших успехов. О младенчестве ее можно судить уже потому, что все почти предметы производительности края сбываются в самых местах их происхождения. Даже сельский производящий труд и сельские ремесла большей частью отправляются сторонними руками. Рассеянные по куреням и хуторам работники, плотники, каменщики, тележники, колесники, бондари, шаповалы, дубильщики кож и даже между ними цыган со своей бродячей наковальней — весь этот народ, смышленый и деятельный, не возлагающий железа ни на браду, ни на плечо, весь он нахожий, велико- и малороссийский —"москаль" и "городовик". Городовиками называют черноморцы малороссиян, в которых хотя и видят они своих единоплеменников, но слово "городовик" звучит у них некоторым пренебрежением, обозначая не полевого и боевого человека, как казак, а мирного гражданина, пользующегося безопасностью и другими удобствами внутренней цивилизованной провинции.

Из ремесленных гостей края обращают на себя внимание тележники, колесники и бондари. Основав свои мастерские в Екатеринодаре и некоторых прикубанских куренях, где во всякое время можно иметь под рукой свежий берест, дуб и другое, пригодное для их дела дерево, привозимое на Кубань горцами, они снабжают Черноморье изделиями своего ремесла и отправляют с ними целые обозы на отдаленнейшие ярмарки Ставропольской губернии.

Одно гончарное дело остается исключительно за казаками и держится наследственно в известных только местах, где свойство земли ему благоприятствует. Разнообразными произведениями его горнов славится курень Пашковский на Кубани. Не только круглолицая казачка, но и худощавая черкешенка снимает сметану с пашковского муравленого глечика (кувшина). Кроме гончарства, удерживается еще за казаками, как родовое наследие от прадедов, промысел чумацкий, но его эклиптика и поворотные круги, его "цоб" и "цобе" не простираются далее Георгиевска и Ростова.

На казацкой Украине, где, можно сказать без гиперболы, расходуется больше пороху, чем семян, но труд нуждается в капитале, а капитал в труде. Жатвы много, делателей мало. Недостаток рабочих рук даже для черного труда слишком ощутителен. Огромные заготовления сена для зимнего корма худоб производятся по большей части прихожими косарями из губерний: Екатеринославской, Харьковской, Полтавской, Воронежской, Орловской, Курской, Тамбовской, Рязанской. Одного этого, вооруженного косами народа находит на Черноморье не меньше 15 тысяч человек в лето. Косарь получает до одного рубля в день, когда работает поденно, и до 20 рублей от скирды, когда подряжается на урок, на скошение известного займища, "становится от скирды". В обоих случаях имеет он косу собственную, а продовольствие от хозяина. Тяжелый труд сенокошения под неблагоприятным небом обыкновенно сопровождается желчными лихорадками — и не всякий из ретивых работников уносит домой в добром здоровье свой летний сторублевый заработок, воспетый поэтом-прасолом. В рыболовные заводы приходит, или, как казаки на известном им основании выражаются, "забегает" рабочих людей каждогодно до 3 тысяч человек. Здоровье рабочих этого звания сберегает свежий морской воздух. Здесь добрый забродчик может приобрести в год 150 руб. чистого заработка. Но по этой части работают все пришельцы из Малой и Новой России, "бурлаки", а у этих людей есть одна заунывная песня, в которой судьба, оскорбленная жалобой на ее якобы к ним несправедливость, обращается к начинщику жалобы со следующим довольно справедливым упреком:

Що ты загорюеш,

Марно прогайнуеш;

А що й заробляеш,

Зараз пропиваеш.

Наконец, если к показанным временно приходящим рабочим присоединить еще множество иногородних людей, обращающихся по хуторам и куреням в годовых и других сроков услугах, равно ремесленников, почтовых ямщиков, промышленников, приказчиков, служителей войсковых откупов и прочих, то окажется, что всех вообще сторонних, зашибающих деньгу людей перебывает на Черноморье в продолжение года более 25 тысяч человек и что выносимая ими каждогодно за пределы края сумма при самых ограниченных заработках должна простираться до полумиллиона рублей.

Итак, если значительнейшие выгоды промышленного и даже простого труда ускользают из рук местного населения, то по естественному порядку вещей и торговля края должна иметь ту же участь. Казак не то что московский стрелец, никогда не любил и не уважал торгового дела. (Так точно чуждаются его и закубанские горцы.) Деды черноморцев говаривали: "Як хочешь мене узивай, аби б не крамарем (торгашом), за те полаю (побраню)". Если не в силу подобных, уже отживших свой век мнений, так потому, что в казачьем войске не существует среднего сословия, торговля Черноморского края находится в руках иногородних людей. Исключение ничтожно.

Нет в этом крае людей, которые, прежде чем сделались торговцами, были в своей стороне сельскими производителями, которые, возделав известную отрасль хозяйства, сорвали с нее золотое яблоко, которым курица в их деревне нанесла золотых яиц и которые поэтому ведут торговлю в уголку глубоко изученном ими в производительно-промышленном отношении, как золотоискатели ведут свои мины в земле, с внутренним содержанием которой наперед хорошо ознакомились. Таких людей нет, оттого и торговое движение в пределах этого края является не торговлей, органически развивающеюся из наличного, возделанного на месте капитала, а каким-то эфемерным, налетным торгашеством, начинающимся векселем и оканчивающимся конкурсом. Производители такого поверхностного и шаткого торга — армяне нахичеванские (с Дону) и закубанские. Не пускаются они с прочно оснащенным неводом в открытое море торговли, а сидят на берегу с блеснами и самоловами собственного изобретения и ловят мелкую рыбку. Так торгуют их родоначальники по второстепенным городам Турции, где торговые уставы и учреждения заменяет простая полиция. Дай нам, говорят безнадежные черноморские торговцы денежному пану-хуторянину, дай чем наживить крючок: мы поймаем большую рыбу и с тобой поделимся. Пан и даст, но по окончании лова выходит, что ловец в своем Нахичеване хлебает жирную уху, состряпанную умышленным банкротством, а пан, доверчиво расстегнувший заветную калиту, постится в своем мрачном хуторе и гневается, когда ему напомнят родную нравоучительную пословицу: "Не продерешь очей, так продерешь калиту".

Пускаясь в торговое дело без основной копейки по единой благости удивительного московского кредита и не имея поэтому произвольного предвыбранного направления нахичеванские армяне на Черноморье бросают друг другу камень под ноги и делают местную внутреннюю торговлю не только мелочной, но и бесхарактерной. Случается видеть у них за прилавками такие вещи, которые по роду местных потребностей могут пролежать без спроса целое столетие. Сами торговцы, конечно, не думали о них, когда набирались товаром, но на них навязано это бремя из залежи кредитора.

Армянская лавка на Черноморье — это товарная энциклопедия, изданная в шестнадцатую долю листа. Редкую из них не забрал бы русский ходебщик в свою коробку. За немногими исключениями, которые справедливость требует сделать, черноморские торговцы из Нахичевана слишком мало дают места на своих полках товару полезному, но скромному, не трубящему о самом себе. Напротив, они любят вести торг товарами мишурными, бросающимися в глаза и по своей легкости легко сходящими с рук. Это вечные продавцы игрушек для взрослых детей и лучшие проводники между плохими фабриками и невзыскательными потребителями. Вот образчик их языка и тонкого обхождения с покупателями. Бедный чиновник торговал у армянина плохую шубу, сшитую из волчьих хвостов. Запрос был слишком высок, покупатель не сошелся в цене и стал выходить из лавки. Тогда армянин обратился к нему с последним словом: "Паштенна, последну слову — тебе не волком ходыть, а овцом ходыть".

Сии красноречивые торговцы украшают своим присутствием торговые ряды Екатеринодара и лавочки всех куреней Черноморья. Они же являются первые и на все ярмарки этого края. Те, которые торгуют по куреням во время стрижки овец и мору скота, поспешно оставляют свои прилавки и с запасом ножиков, зеркальцев, колечек, пряжёк, огнив, игор, шильев, табаку, деревянных трубок с медными колпачками пускаются в степи, к пастушеским кишлам, где посредством мелочной, но весьма прибыточной для них мены делают значительные приобретения шерсти, кож, сала и заячьих шкурок. Армяне закубанские действуют в том же роде по закубанским аулам, только размеры их действий гораздо обширнее. Спекулятивные пути и обороты или извороты тех и других закрыты непроницаемой завесой для остального торгового мира, и только Нахичевань на Дону, где неожиданно из не пользующихся известностью промышленных источников скопляются целые горы шерсти, сала, кож, воску и мехов, покачивает головой с восклицанием: "Вай, вай, какой наш умна человек", — и всячески дивится большим приобретением при малых средствах.

Как армян, так и других иногородних постоянных торговцев в пределах края считается до трехсот. Их торговля оценивается в полмиллиона рублей. Кроме того, с каждой весной посещает курени и хутора странствующая промышленность Ярославской и Владимирской губерний: коробейник (афеня) с бакалейным и сельско-галантерейным товарцем, чаще имеющий дело с нежным, чем с грубым полом казацкого народонаселения и охотно променивающий свои мануфактурные вещицы на прядево, щетину, перья, воск, клыки дикого кабана, заячьи шкурки, раковые жерновки, из которых, как он уверяет своих покупательниц, делаются тарелки, — что жерновка, то-де и тарелка, — и другие неблестящие произведения; продавец кос, кое-как, по-русски, сидящий на облучке своей телеги с рогоженной кибиткой и звонко клеплющий в косу, чтоб имеющий уши слышати — слышал, обходительный продавец восковых свечей, ладону, парчи и церковной утвари, увлекающий к набожной щедрости отставных казаков блестящей выставкой своего товара у церковной ограды и приличными изречениями из писания, наконец, и наш пашковский гончар с таким громоздким возом, как адмиральский корабль сухопутного флота Игорева, и с грубыми, почти повелительными воззваниями: "Молодици, по-горшки, ану ж мерщий, по-горшки..."

До каких ухищрений дошла сметливость странствующих мелких промышленников, можно видеть из того, что многие из них во время весенней стрижки овец откупают на срыв щетину, произрастающую на хребтах тех животных, угрюмыми звуками которых никогда не оглашается Турция. Когда торг слажен, щетиноносные животные, под предлогом корма, собираются в особую загородь и вероломно отдаются своими корыстолюбивыми хозяйками в безжалостные руки коробейников, которые их связывают и потом не ножницами, а деревянными лещотками снимают с них жесткие руна. По выдержании операции обезображенные, но по-прежнему здоровые пациенты отдаются обратно своим обладательницам с насмешливым пожеланием, чтобы на оголенной ниве вырос им к будущей весне новый доход. Пожелания, несмотря на их иронический тон, осуществляются: через год новая жатва осеняет хребты тех же животных, и к ней являются те же жнецы. Невозможность ощипать курицу, без того чтоб она не кричала, обратилась в пословицу; легко же представить себе оглушительный крик, сопровождающий вышеизъясненную операцию, тем более что коробейникам вовсе неизвестно употребление хлороформа.

В видах споспешествования сбыту главного богатства края: лошадей, рогатого скота и овец — учреждены в разных местах Черноморья ярмарки. Важнейшие из них: в Екатеринодаре, на Кубани, и в курене Старощербиновском, на реке Ее, — в том и другом месте по три. Всех же ярмарок в крае до тридцати. Привозимых на них товаров продается на сумму до одного миллиона рублей. Эта же цифра может служить приблизительным мерилом и ценности сбыта на ярмарках местных произведений. На первом плане ярмарок рисуются прасолы, или, как их называют здесь, сгонщики, то есть скупщики скота, лошадей и овец. Второе после них место занимают наезжие продавцы образов, деревянной посуды, сундуков, окон, решет, веретен, волынок, мелких железных изделий, дегтю, российских азбук, прописей и лубочных картин, с текстом увеселительного содержания. На екатеринодарских ярмарках, когда бывает дозволено, являются целевые таборы черкесских скрипучих арб со строевым лесом, частоколом, обручами, осями, каюками, корытами, лопатками, вилами, одеждой из домашнего горского сукна, медом, воском, салом и кожами. Сбыв свои скромные произведения, черкесы не везут полученных денег домой, но тут же на ярмарке запасаются на эти деньги бумажными и шелковыми материями, сафьяном, посудой, расписанными сундуками и мылом. По недоверчивости, никогда их не покидающей, и по незнанию цен на мануфактурные товары они торгуются бесконечно долго, употребляя притом свой, диаметрально противоположный нашему способ торга, а именно: спросив в лавке нужный им товар, они не спрашивают потом, какой суммы денег стоит известное количество товара, напротив, они предъявляют наперед известную сумму денег и потом спрашивают купца, какое количество товара даст он на предъявленные деньги. Ответ продавца служит исходной точкой торга, в дальнейшем развитии и окончании которого играет роль не монета, представительница ценности вещи, а, наоборот, оцениваемая и подлежащая торгу вещь.

Торгуясь таким странным для нас и естественным для них образом, почтенные соседи черноморцев умеют ловко стянуть, что им приглянется и что будет плохо лежать, поэтому не дозволяется им входить в торговые ряды в бурках. Были примеры, что князь изобличался в похищении зеркальца или апельсина.

По множеству ярмарок в Черноморье далеко не все они имеют большое торговое значение, но народ их любит и поддерживает своими съездами. Казачки первые желают ехать на ярмарку, чтоб видеть большой свет, чтоб полюбоваться на большое собрание предметов роскоши и запастись предметами для беседы на целые месяцы, а казаки, как ни тяжелы на подъем, не смеют противоречить обладательницам своих сердец и следуют с ними, имея в виду не пыль и толкотню большого света и не ситцевую пестроту предметов роскоши, а что-то другое, до чего нет дела дражайшим их спутницам, и что веселит сердце человека. Казацкая ярмарка имеет свои местные оттенки. Ее окружают скотные и конские гурты, которых голодный рев и ржание как будто вопиют против высоких запросов и низких предложений цены. В самой середине ярмарки "тичок" — толкучий рынок рабочего скота и езжалых лошадей. Здесь являются героями вертлявый цыган на старой кляче, которую он, "пидвахлював", подогрел и подмолодил по-своему, и удалый "комонник" с волосяным арканом на руке, с гордо откинутой назад головой, с молодецки подкрученным усом и с самодеянно-небрежной посадкой на молодом неуке, беснующемся и выбивающем седока из седла. Наездник, способный вырвать арканом из табуна пылкого неука (неезженого коня) и уломать его под седло. Слово "комонник" замечательно по своему древнеславянскому корню — комон, откуда вышел нынешний конь. Комон встречается в "Слове о полку Игореве". Вы любуетесь этим спокойствием, этим как бы простодушием мужества, столько свойственным черноморскому казаку даже в пылу боя, и вы соглашаетесь с остроумнейшей из женщин, что человек на диком коне прекрасен. Поодаль от этого кипучего н шумного торжища слепец в ветхом подряснике читает псалтырь на память. Его певучее чтение прерывается частыми подаяниями. Ощутив в руке лепту, он останавливается в ту же секунду, спрашивает имя сделавшего подаяние, молится о нем и потом продолжает чтение от того именно слова, на котором был прерван. Внимание и память ему не изменяют. В самом многолюдном месте, около "яток", шатров с орехами и пряниками, слепые нищие, усевшись в ряд, без шапок, под палящим солнцем, с запыленными лицами и с деревянными чашечками в руках, поют лазаря, под плаксивую игру "кобзы". Лишенные Божьего света то и дело слышат стук в своих чашечках от падающих в них старых грошей и новых однокопеечников. Здесь повеяло вам на душу грустью, но вот послышались гудение бубна и визг скрипки. За ними толпа хлопцев и молодиц, а впереди их чабан (овчар) с загорелым лицом, с усаженным пуговицами поясом и привешенным к нему на длинной портупее ножом, со сбитой на ухо шапкой, с цветным платком через плечо и флягой в руке скачет гопака до упаду. Этот мешковатый гуляка "водит музыки" и угощает встречного и поперечного напропалую. Кто не желает его угощения, бежит подальше...

Кроме ярмарок и базаров города Екатеринодара, торговые сношения черкес с казаками поддерживаются меновыми дворами, существующими на Кубани по черте кордонной линии. Чтоб не показалось странным, как могут происходить на одном и том же рубеже и война, и торговля, довольно сказать, что у горцев нет соли, а у казаков нет лесу. Первым нечем посолить свою пасту (кашу), а последним не из чего возвести хату… Так вот вследствие обоюдного лишения в предметах первейшей потребности для существования меновой торг между казаками и горцами завязался с первых дней поселения Черноморского войска на Кубани. Кошевой атаман этого войска Котляревский во всеподданнейшем представлении своем Государю Павлу Петровичу от 21 июля 1799 года, между прочим, излагал: "По неотпуску каждому черкесскому владению из войска Черноморского соли, там, где ему способно, оные владения, злобствуя на войско, причиняют ему хищническим грабежом людей немалые обиды, говоря тако: давай нам соль там, где надобно, — не будем воровать, ибо нам без соли не пропадать, и мы у вас зато воруем, что в Анапе дорого соль купуем". По воспосдедовавшему тогда же Высочайшему соизволению учреждены "сатовки", или меновые дворы, по правому берегу Кубани, на разных пунктах. В настоящее время их более десяти.

Кроме леса, господствующей привозной статьи, переходят через меновые дворы на нашу сторону: лубок, называемый горцами "кожа дерева", черная нефть, пиявки, алебастр, разные кожи и меха в сыром виде, лошади и рогатый скот, особенно буйволы, хлеб, сало, масло, мед, воск, бурки, горская одежда, ножи, циновки и некоторые изделия из дерева. С нашей стороны сверх соли, главной статьи отпуска, идут меновыми стезями в горы: разные бумажные и шелковые ткани невысокого достоинства, шелк и канитель для делания галунов, холсты, сафьяны, войлоки, посуда, сундуки, мыло.

По военным обстоятельствам края торговые сношения казаков с горцами подвержены частым переворотам, то они возрастают, то ослабевают, то и вовсе прерываются. Кроме того, впереди значительного протяжения меновой черты лежит для торговли порог в одной из привилегий земли, обитаемой бжедугами. В этом ближайшем к нашей линии народе демократия еще не подавила феодализма, как у дальнейших горцев, и потому земля остается поделенной между многими мелкими владельцами — князьками и дворянами (пши и уорк), к старинным привилегиям которых принадлежит право "курмука"(испорченное турецкое слово "помрю" —таможня) — феодальное право взимать транзитную пошлину со всего, что привозится через их владения из гор на Кубань и обратно. Нередко жадность этих нищих князьков делает из курмука препятствие для торговли гораздо важнее, чем дурное состояние, или — точнее сказать — несуществование путей сообщения по закубанской стороне.

Но доскажем, что осталось еще сказать о внутренней промышленно-торговой жизни края. Мы знаем уже, что промышленный и ремесленный труд в пределах Черноморья наибольшей частью принадлежит временным пришёльцам и что на долю местного народонаселения, составляющего одно служивое сословие, остается простой труд производительный, и тот не весь. По общему разделению сословий и труда в государстве, казалось бы, иначе и быть не должно: всякому свое. Но здесь по особенному положению края является неудобство, не существующее для Кавказского казачьего войска, где сословие, ратующее с оружием в руках, на границе поддержано сзади другими, неслужащими сословиями — податными сословиями Ставропольской губерний. В Черноморский самостоятельный край, отброшенный на оконечность цивилизованного русского мира, в край недостаточно гостеприимный как в климатическом, так и военном отношении, и отказывающий в правах гражданства всему, что не носит оружия, промышленные, ремесленные и вообще рабочие гости могут находить различно: или в таких, сколько нужно, или в гораздо меньших численных силах, или тогда, когда нужно или тогда, когда не нужно, или же, наконец, при действий известных препятствий вовсе могут не приходить. Невыгоды такой зависимости слишком ощутительны для местного казачьего населения. И между тем этому населению недостает поощрения, руководства и поддержки, чтоб ослабить сколько-нибудь эту зависимость. Казаки, знающие ремесла, отбывают службу не оружием, а ремеслами своими: то они записываются в особо учрежденную "войсковую мастеровую сотню", то работают в составе полков, батальонов и батарей. Находя легче и почетнее этой трудовой службы службу общерядовую, службу с шашкой и пальником, а не с долотом и кузнечным мехом в руках, молодое казацкое поколение не имеет никакой охоты к изучению ремесел. Для удаления невыгодных случайностей зависимости местной ремесленной промышленности не будет ли вызвано среди казачьего сословия свободное "ремесленное общество" подобно тому, как уже учреждено в войске, с последним преобразованием его, "торговое общество" в составе двухсот лиц.

Это благодетельное нововведение вознаграждает, по крайней мере, имеет целью вознаградить для войска отсутствие среднего сословия. Вступив в торговое общество и внося погодно в войсковую казну купеческую подать по третьей гильдии, казак ставит себя в независимость от всяких служб и пользуется правом торговли как в пределах, так и вне своей земли. Но как местное богатство, если есть оно, находится в руках чиновного класса, а торговое общество учреждено для одних только рядовых казаков, то и благодетельная мера, предпринятая для организования промышленно-торгового класса из самых же служивых обитателей края, не достигает предназначенной ей цели: двухсотное по штату торговое общество оказывается односотным в действительности, из двухсот званых только половина избранных — да и из тех очень немногие посвящают себя торговому делу. Свободно дышит черноморец в военной засаде, но за прилавком он не в своих санях: скуп на слова и неспособен к двум главнейшим в торговле вещам: показать товар лицом и делать два дела разом. ,

Более утешительных видов и упований на водворение в Черноморском войске промышленности и торговли, коренной, не увлекающей капиталов за пределы края, но притягивающей в край и развивающей их на месте, промышленности и торговли, благодарной к краю, подает новонаселяемый в пределах Черноморья портовый город Ейск. Черноморские казаки встречают с хлебом-солью и со всяким вспомоществованием свой новый, промышленно-торговый город, который станет им в поддержку, как Ставрополь и Пятигорск, с их трудолюбивыми округами, стоят в поддержке за кавказскими казаками.